«Портшез, похоже, в судовой сказке не значится», – озабоченно подумал Понше. Он было устремился «к дорогим гостям», чтобы как можно скорее выяснить этот вопрос и потребовать доплаты, а заодно и получше рассмотреть загадочную пассажирку, но тут его неожиданно перехватил палубный смотритель.

– Мэтр Понше, мэтр Понше! У нас неприятности! – пропыхтел пожилой савояр Гуго, которого капитан Тур-стан терпел в экипаже благодаря единственному положительному качеству – тот состоял в свойстве с одним из старшин гильдии. – Щитовой рыцарь, пилигрим из бедных, даже без коня, купил место в трюме, но в соседях у него оказался виллан. Вот он шум и поднял, грозится весь неф разнести. Уж и не знаю, что и делать. Неф битком набит, все места распределены. А этот самый виллан, которого они прогнать велят, как назло, не из бедных. Да к тому же видно сразу, что продувная бестия – место долго выбирал, торговался, требовал – словом, измотал меня до икоты. Такой, если прогнать его рыцарю в угоду, палец даю на отсечение, – потребует неустойки.

Понше что-то невнятно пробурчал себе под нос и, увлекая за собой нерадивого подчиненного, который сам не в состоянии решить вопрос, который не стоит выеденного яйца, стал проталкиваться к люку, ведущему в трюм.

Скандалы при погрузке – дело обычное, без них ни одно путешествие не обходится. Через несколько дней непривычные к качке пассажиры, конечно, успокоятся: морская болезнь уравняет всех – благородных, крестьян и бургеров. Но пока корабль стоит на рейде, гасить подобные склоки – это его, как помощника капитана, первейшая задача.

Трюм гудел, как растревоженный улей. Студиозусы успели прорваться вовнутрь, отвоевали место вокруг колонны и уже открывали бочонок сидра. Место у борта захватили многоопытные монахи, а прочая разношерстная публика металась взад-вперед, пытаясь хоть как-то обустроиться и приготовиться к отплытию.

Конфликт разгорелся в самом конце трюма, за третьей колонной, у деревянной переборки, отгораживающей отсек, занятый тамплиерами. Там, рядом с двумя большими охапками сена, предназначенного для спанья, стоял, скрестив руки на груди, высокий голубоглазый темноволосый мужчина лет тридцати на вид, с прямым галльским носом и надменным взглядом. «Сразу видно, что благородный, хоть и не очень богатый господин, – подумал Понше. – А точнее, совсем небогатый». Рыцарь был одет в простое, но аккуратное платье, перевязанное кушаком, на котором висел увесистый кошель. «Вроде на скандалиста не похож, – удивился Понше, – похоже, договоримся».

Рядом с рыцарем вышагивал взад-вперед человек, являющий собой яркий пример самого настоящего пейзанина. Он был прямой противоположностью своего противника, словно их нарочно поставили рядом для того, чтобы наглядно показать окружающим, чем дворянин отличается от простолюдина. Маленький, но невероятно широкий, с торчащими в разные стороны соломенными волосами, в истертой до дыр когда-то дорогой камизе,[8] которую, наверное, по крестьянскому обычаю снял с убитого или просто стащил. Нос репой, ручки короткие, пальцы толстые, покрыты рыжими волосами. «Знакомая порода, – вздохнул про себя помощник капитана. – Таких сейчас что во Франции, что в Бургундии много развелось». Пользуясь тем, что многие пустоши, а в особенности лесные вырубки, не перечислены в пожалованных грамотах благородных господ, вилланы, что поухватистее, самочинно захватывают ничейные земли и, выращивая богатый урожай, быстро, лет за пять-шесть, богатеют не хуже бургеров, при этом, по сути, оставаясь таким же неотесанным мужичьем.

– Как зовут? – подходя к враждующим сторонам, тихо спросил Понше у семенящего за ним савояра.

– Виллана? Кажется, Жак, – удивленно ответил тот. – А что, у вилланов бывают другие имена?

– Да не виллана, дурак! Как имя рыцаря?

Савояр ответил, и Понше приступил к переговорам.

– Благородный рыцарь, сир Робер де Мерлан! – начал он, стараясь смотреть на скандалиста как можно доброжелательнее.

При этих словах рыцарь прищурился и вскинул подбородок, а виллан остановился и по мерзкой крестьянской привычке выпучил глаза и раззявил рот.

– Мэтр, послушайте меня, мэтр, – дернул его сзади за рукав Гуго.

– Ради бога не беспокойтесь, уважаемый господин! – отбиваясь от бестолкового подчиненного, продолжил Понше. – Я прекрасно понимаю ваше возмущение, – он нахмурился в сторону виллана, – и сделаю все возможное, чтобы уладить недоразумение. Если вы соблаговолите добавить к той сумме, что заплатили за проезд, еще три ливра, то я постараюсь отыскать вам место в одном из палубных шатров, вместе с другими благородными рыцарями, которые совершают паломничество в Святую Землю.

– Я ценю ваш благородный порыв, уважаемый мэтр, – ответил насмешливо рыцарь, – но боюсь, что вы обратились несколько не по адресу.

– Робер де Мерлан – это я! – неожиданно взревел «яркий пример настоящего пейзанина». Только сейчас помощник капитана разглядел на боку коротышки меч в потертых кожаных ножнах.

В ту же секунду в воздухе просвистел рыжий кулак размером с проверочный камень из Палаты весов, и в левом ухе Понше раздался оглушительный звон. Помощнику капитана показалось, что его голова раскалывается на мелкие осколки, рассыпая, словно точильный камень, снопы веселых суетливых искр…

Когда к Понше возвратились сначала слух, а затем и возможность лицезреть свет божий, выяснилось, что инцидент исчерпался сам собой. Отведя душу в богатырском ударе, благородный рыцарь сир Робер де Мерлан что-то пробурчал себе под нос, плюхнулся на сено и уставился в переборку, словно позабыв о существовании своего низкородного соседа. Виллан, в свою очередь, стараясь привлекать к себе поменьше внимания, порылся в кошельке, извлек полденье и передал монету помощнику капитана, при этом еле слышно прошептав: «На лечение». Понше зажал в кулаке добровольную виру и, ни на кого не глядя, поплелся на мостик.

Погрузка завершилась, когда побагровевший солнечный диск наполовину скрылся за стеной форта. Капитан Турстан, убедившись, что все пассажиры приняты на борт, а груз правильно размещен и надежно закреплен, приказал отходить от пирса.

Матросы втянули сходни, задраили юиссы и отдали швартовы. «Акила» заскрипел рангоутом и стал медленно выходить из гавани. Понше, прижимая к уху холодную примочку, рассматривал внешний рейд, выискивая подходящее место для якорной стоянки. Пассажиры, допущенные наверх, столпились на палубе и тоскливо пожирали глазами удаляющийся берег. В стороне от толпы, отгородившись своими охранниками от любопытных глаз, все так же пряча лицо в складках шелка, стояла благородная дама. Только в отличие от остальных ее взор был обращен не к оставленной земле, а в сторону открытого моря.

Окончательно прибившийся к студиозусам жонглер осушил полную кружку сидра, ударил по струнам и, устремив нетрезвый взор на лунную дорожку, затянул красивую балладу.

На борту нефа «Акила», Марселлос – Мессина,