Вокруг, конечно, бушуют страсти, текут подводные течения, плетутся козни, выстраиваются ходы-выходы — все десять лет, что я работаю. То нас из управления делают департаментом, то сокращают, то укрупняют, то вакансии открываются по случаю повышения начальства, то варягов присылают, то просто народ заскучает и начинает кого-нибудь со свету сживать.

Сама себе напоминаю центр торнадо. В центре вихревой воронки — зона покоя, в которой я отсиживаюсь и наблюдаю, как одного подхватывает и уносит прочь, другого волочит по земле, и кости все его перебиты. Нет, тут я, пожалуй, на себя наговариваю. Когда я вижу, что отчаянно несправедливо сжирают человека, то подаю голос. На каком-нибудь общем собрании беру слово и поясняю, как все это выглядит с точки зрения элементарных норм порядочности и человеколюбия.

Поэтому меня называют «наш нравственный камертон» или «священная корова с правом решающего голоса». Но своим коровьим правом я пользуюсь нечасто. Как правило, все овцы на заклание есть волки в овечьей шкуре.

Сегодня мне не читается и уж тем более не работается. Выслушала свою коллегу, Олю Маленькую. Она подошла как бы по делу, с бумажкой, и жалуется на Олю Большую. Еще неделю назад две Оли были неразлейвода, несмотря на разницу в возрасте — тридцать и пятьдесят шесть. Нынче светит сокращение, Олю Большую, как пенсионерку, могут турнуть в первую очередь. Она ведет работу, чтобы уволили Олю Маленькую за профессиональную непригодность.

Через час подходит Оля Большая. В ее изложении картина выглядит диаметрально противоположной.

Мол, столько сделала для этой особы, а она неблагодарная, за неблагодарность надо наказывать.

А мне хочется поговорить с ними просто по-бабьи, о своем. Это была бы сенсация! У Оли Маленькой глаза бы полезли из орбит.

— Да вы что, Кира Анатольевна! Вы беременная, честно? Я думала, вы давно не.., то есть, конечно, — запутается Оля.

— Предохраняться надо! — авторитетно заявит Оля Большая, которая уж точно «давно не…».

— Девочки! Что же мне делать? Срок большой!

— Избавляться! — скажут они хором.

— Даже я на второго не отважилась, — попеняет Оля Маленькая.

— Какие дети, когда бабушкой скоро будешь? — задаст разумный риторический вопрос Оля Большая.

У обеих во взоре я прочту нетерпение — включить сарафанное радио, идти дальше рассказывать потрясающую новость. И зашушукается народ, забросает меня косыми взглядами. Покатится волна, дойдет до Антона. Информатора он, конечно, обматерит, а потом меня призовет. Антон хороший мужик, только очень богатый и замордованный десятилетиями ответственной работы.

— Не твое собачье дело! — скажу ему я.

— Ты мне четко отвечай! Есть факт или нет факта налицо?

— Он не на лицо, он в животе.

— Ты сдурела на старости лет?

— Тебя, благодетеля, не спросила, с кем мне спать и от кого рожать!

— Кира! — будет орать он мне в спину, потому что я развернусь и уйду. — Кира! Если что-то надо. передай моему секретарю!

Мечты, мечты! Никому я не признаюсь, сплетники могут отдыхать. Через несколько месяцев у меня вырастет живот, но никто не заподозрит, по какой причине. В моем возрасте женщины легко полнеют. Я буду говорить: «Климакс, на гормонах сижу, от них вес прибавляется». А потом уйду в декретный отпуск, и все выпадут в осадок. Но этой трогательной картины я не увижу. Господи, помилуй! Не дай лицезреть сослуживцев в осадке! Иначе от стыда рожу раньше времени!

Ирина Васильевна, мать Лики, как водится, жарила-парила, целый день у плиты простояла. Стол ломится от разносолов, а на усталую именинницу без слез не взглянешь.

Пуховый платок, повезло, я купила в переходе метро. Могла бы поехать в дорогой магазин народных промыслов и там за другие деньги приобрела бы то же самое. Экономию компенсировала роскошным букетом в кружевной многослойной обертке. Ирина Васильевна не знала, куда пристроить вызывающе помпезный букет, поставила в большую хрустальную вазу, переселив из нее подаренные мужем гвоздики. Обертку мещанскую не сняла, и букет смотрелся как отдельный гость в маскарадном костюме.

Лика и Лешка подарили Ирине Васильевне книгу «Ландшафтный дизайн на шести сотках», а потом, призвав всех к молчанию, вкатили в комнату главный подарок — велосипед. Молчание затянулось.

Я кашляла, чтобы не смеяться, — представила, как непросто будет упитанной Ирине Васильевне удерживать в равновесии центр тяжести на маленьком сиденье.

— Полезная вещь! — пришел в себя Митрофан Порфирьевич.

— Спасибо, я давно такой хотела, — вежливо и неискренне проговорила Ирина Васильевна.

Когда рассаживались за стол, я тихо спросила Лешку:

— Велосипед — твоя идея?

— Ага! На даче нет велосипеда — это же глупость!

— Циолковский! — обругала я сына.

— Кто-кто? — не понял Лешка.

— Циолковский токарный станок на свадьбу жене подарил, ему станок нужен был для опытов.

— Берем пример со старших гениев. — Лешка раскаяния не испытывает и скромностью не отличается.

Тонкие материи, вроде взаимоотношений с новой родней, он во внимание не принимает. Я к вам хорошо отношусь? Хорошо! В случае нужды кровь свою отдам? Отдам! Чего еще нужно?

Ирине Васильевне и Митрофану Порфирьевичу нужно, чтоб все было как у людей. Чтобы мы приезжали каждый выходной на дачу, ели свое варенье и свои огурцы, обсуждали проблемы всходов помидоров и заморозков в период цветения вишни. Чтобы копались в огороде и окучивали картошку. Шесть соток могут занять столько рабочей силы, сколько этой силы имеется. Конечно, Ирина Васильевна и Митрофан Порфирьевич от помощи отказываются — на словах. На деле им было бы по меньшей мере странно, если бы мы прохлаждались в тенечке, когда они корячатся.

Мне же мило в шезлонге с книгой посидеть.

Лешке — погонять мяч, пожарить шашлыки, врубить музыку на полную громкость. А летрушку-зеленушку мы на рынке купим.

И получается: нас тянут в нормальную жизнь родни, а мы сопротивляемся. Я противлюсь замаскированно и идеологически. Лешка — не задумываясь и природно. Его природа состоит из науки, спорта и узкого круга личностей: Лики, меня, отца, друзей — тех, с кем ему интересно. Заставить его общаться с неинтересными людьми практически невозможно. Лешка признает обязанности, но отрицает повинности.

Ирина Васильевна и Митрофан Порфирьевич — очень милые, хорошие люди. Я бы даже сказала, интеллигентные люди с неинтеллигентными профессиями. Она — кладовщица, он — слесарь. Работают на заводе… «Серп и молот»? «Молот и серп»? «Красный богатырь»? «Богатырь в красном»? Не помню.

За столом, кроме хозяев и нас, присутствуют две соседки-подружки Ирины Васильевны и сестра Митрофана Порфирьевича с мужем. Звучат тосты за здоровье именинницы, споро поедаются салаты, студни — народ с работы, голодный.