Альбрехт дернулся. Старик, напротив, усмехнулся и понимающе кивнул – мол, все понимаю и не осуждаю, рефлекс. Комнату наполнили грозные, давящие звуки, и сразу как будто сгустилась мгла.

– Геноссе, будьте любезны – придушите этот звукоизвергатель! – не столько попросил, сколько потребовал хозяин. Когда наступила уже знакомая ватная тишина, он продолжил: – Ненавижу Вагнера. Только умственно ущербный человек может вслух заявлять о своей любви к этому шизофренику. Впрочем, мы отвлеклись...

– Прежде всего я хотел бы выразить вам глубокую признательность от своего имени и от имени тех людей, которых я представляю, за ваше участие в нашем общем деле! – Альбрехт встал, щелкнул каблуками, коротко, по-армейски, кивнул.

– Пустое, – старик закашлялся. – Когда в двадцать первом мы с Понтером, Карлом и Ульрихом буквально за хвост вытянули из алкогольно-педерастического болота этих мальчиков, что ныне пустили Германию под откос, никто не думал, что все обернется именно так. У меня внук, геноссе Альбрехт. Славный мальчуган, мой маленький Отто. Его отец погиб под Харьковом два года назад. Его мать лежит в госпитале в Целендорфе – бомбежка, обычное дело, – и врачи говорят, что шансов выжить у нее не больше, чем у нас выиграть войну. Я не хочу, чтобы его исковерканная с самого начала жизнь тоже легла на жертвенник лжемессии. Вот поэтому я с вами, геноссе. Вот поэтому я приготовил для вас все, о чем вы просили...

Старик жестом старого фокусника откинул полукруглую крышку старинного бюро, и на вытертом сукне столешницы тускло заблестел узкий медный цилиндр. Рядом лежало несколько листов бумаги, покрытых вычислениями и чертежами.

– Это мина? – тихо спросил Альбрехт.

– Нет. Это то, что вы, геноссе, заложите вовнутрь мины. А перед тем, как сделать это, вставите вот сюда, – старик поднял оказавшийся довольно легким цилиндр и указал на отверстие в торцевом срезе, – катализатор. Видите, лежит на столе? Да, да, этот самый, похожий на карандаш. Но предупреждаю – осторожнее, катализатор весьма хрупок, а его размеры и целостность важны. Чем он длиннее, тем сильнее будет взрыв.

Со стуком вернув цилиндр на место, старик подхватил бумаги и уставился на Альбрехта немигающим совиным взглядом.

– Итак, геноссе, вот натальная карта фюрера, рассчитанная в тридцатом году самим Штайнером...

– Но он же умер в двадцать пятом! – вскричал пораженный Альбрехт.

– Тише! Прошу вас, геноссе, вы разбудите моего внука, – старик раздраженно пригладил редкие волосы и загадочно пробурчал, глядя в холодный камин: – Не вижу причин, почему бы Штайнеру не умереть в двадцать пятом, а в тридцатом не сделать фюреру гороскоп...

– Так что там напророчил Штайнер? – успокоившись, напомнил о себе Альбрехт после минутной паузы.

– О, много! Очень много занятного! – оживился старик. – В первую очередь касательно войны в Европе, – все сошлось, все легло кирпич к кирпичу. А вот потом... В общем, расхождения начинаются с весны сорок первого. Штайнер утверждал, что войска рейха в этот момент должны были готовиться к высадке в Дувре, Портсмуте и заливе Уош, а на самом деле наш великий Адди загонял эшелон за эшелоном в Восточную Польшу, готовясь к блицкригу с русским медведем.

Дальше – больше. Вместо успехов в крохотной Англии – те же успехи, но в гигантской России. Вместо полной капитуляции противника к концу октября – роковая битва в подмосковных снегах.

Ну, а дальше гороскоп Штайнера можно смело выбрасывать в макулатуру...

Мы с коллегами долго пытались понять – в чем просчитался наш гениальный Руди? Что не так?

Отгадка нашлась далеко не сразу, но она нашлась. Комета. Новая комета, открытая в сорок первом году. С/1941Q7. Она вошла в четвертый дом как раз весной того злосчастного года. Я хорошо запомнил это потому, что мой малыш Отто вступил в «гитлерюгенд» именно в день, когда была открыта эта комета.

– Зачем вы все это рассказываете? – осторожно спросил Альбрехт, не сводя взгляда с медного цилиндра.

– Вы уж простите старого болтуна, геноссе, – почти униженно прошептал хозяин квартиры и протянул гостю другой лист: – Вот натальная карта фюрера, составленная с учетом всех нюансов. Видите? Видите?! Немезида в квадратуре с нисходящим Лунным узлом, оппозиционные и Солнцу, и Марсу, и Юпитеру. Вы знаете, что это обозначает? Это – смерть! Обратите внимание на дату, вписанную рядом.

– Это что же... но откуда вы узнали, когда мы... когда мы собирались... – пораженный Альбрехт вскинул голову, с изумлением и страхом глядя на своего собеседника.

– Мой друг, все уже предопределено. А хотите, я вам расскажу, что будет дальше? – старик взял в руки последний лист, сдвинул брови и прочел: «На чрезвычайном совещании в ставке группа молодых и энергичных армейских офицеров во главе с кем-то из пехотных генералов арестует и большую часть заговорщиков, и руководство рейха. Фюрер будет объявлен павшим от рук предателей, которые хотели гибели Германии в самоубийственной войне с дружественным ей русским народом. Немедленно будет заключен мир или временное перемирие с русскими на любых условиях. Одновременно все силы и вся мощь рейха окажутся брошены на решение одной задачи – нападения на Англию и захвата Лондона. Когда Великобритания окажется выведенной из войны, США приостановят активные боевые действия в Европе и начнут эвакуацию своих и союзных войск в Северную Африку или за океан...» Достаточно? Или продолжать?

Альбрехт, пораженный, молчал. Наконец он встал, вернул старику гороскопы и сказал, глядя в угол комнаты:

– Я не очень верю во все это. Однако я знаю, что в цилиндре. Вот вы обмолвились, что все предопределено. Тогда зачем? Все обязано произойти и без дополнительной... стимуляции, ведь так?

– Я сказал тогда и повторю сейчас: все предопределено. В том числе и это, – старик кивнул на бюро: – Забирайте его – и да хранят вас Донар и Водан, геноссе!

Вновь щелкнув каблуками, Альбрехт подхватил со стола цилиндр, сунул его в карман и шагнул к двери. Старик, с трудом поднявшись, пошаркал следом за гостем в прихожую – проводить.

Комната опустела, и в тот же миг в дальнем ее конце бесшумно отворилась еще одна дверь. Полоска багрового света упала в кромешную темноту, высветив типографский плакат «Воин Тысячелетнего рейха», потертый приклад карабина, фотографический портрет фюрера и худого, нескладного мальчишку лет двенадцати-тринадцати, стриженного на армейский манер и одетого в полосатую пижаму.

Лихорадочно блестя вытаращенными от страха глазами, он в несколько бесшумных прыжков преодолел комнату, еще хранившую запах табака и дорогого одеколона, оставшийся от гостя. Подняв крышку бюро, мальчик схватил черную палочку забытого катализатора.

Несколько мгновений он думал, озираясь по сторонам. Неожиданно из коридора послышалось: «Черт! Совсем вылетело из головы! Да, да, там, на бюро. О, не утруждайте себя, я вернусь и возьму...»

Побледнев, мальчик решительно прошептал «Хайль Гитлер!» и переломил палочку пополам. Одну половинку он сунул в карман пижамы, вторую положил на место и спрятался за спинкой качалки, присев и набросив на себя свесившийся плед.