Андрейка полз по траве, прислушиваясь, замирая и чутко ловя звуки и малейшие шорохи. У дороги он решил залезть на тополь, чтобы получше разглядеть с высоты опушку леса: не спрятался ли там Дениска? С трудом дотянулся до вершинной ветки дерева, осмотрелся кругом: не покажется ли где белая рубашка?

Вдалеке змейкой вился дымок над крохотными белоснежными хатами. По пыльной дороге спокойно и грузно ступал могучий вол. Зеленовато-голубым цветом отливала вода в озере, по которому плыли малые островки, словно куличи пасхальные, все в горящих свечах – золоте цветущих купан. Заглядевшись на эту красу земную, Андрейка на миг позабыл про Дениса. Его внимание привлекли круги, внезапно возникшие на середине озера.

«Что там? – удивился Андрейка. – Неужто резвятся рыбы?» Он соскользнул с дерева и, на беду, разорвал о сухой острый сук штанину. «Семь бед – один ответ! – махнул рукой Андрейка. – У Дениски и вовсе рукав оторван». И, пригибаясь к земле, побежал к озеру.

Едва голые пятки мальчика коснулись воды, как кто-то хлопнул его по плечу.

– Стой! – раздался звонкий голос Дениса, появившегося внезапно, будто выросшего из-под земли. – Теперь ты мой пленник! Руки вверх!

– А ты... ты от... ку... да? – заикаясь от неожиданности, спросил Андрейка. – Там... на воде круги какие-то чудные. Сплаваем, поглядим...

– Круги? – рассмеялся Денис. Он размахнулся и далеко бросил плоский камень-голыш вдоль озера, глядя, как он, проносясь пулей, скользнул и несколько раз вынырнул из воды, оставив на безмятежной глади круги. Лукаво подмигнул другу: – Военная хитрость!

«Хитрость!» – Андрей шмыгнул носом, поскреб с досады в затылке и, для острастки погрозив Денису кулаком, медленно поднял руки вверх...

А еще любил Денис разные загадки загадывать. Великое множество слышал он их от донского казака, своего мудрого дядьки Филиппа Михайловича Ежова.

– Сказывайте, что это за чудо-юдо? – спрашивал Денис.

Выпуча глаза, садит,

По-французски говорит,

По-блошьи прыгает,

По-человечьи плавает?

– Кто? Кто? – первым вскрикивает, догадавшись, Андрей. – Да это же наш гусь Тега!

– А вот и угодил пальцем в небо, – смеется Денис. – Разве Тега по-человечьи плавает? Да по-французски лопочет?

– Тогда кто ж еще?

– Думать надо. Это ж лягушка!

– А теперь ты сказывай! – грозит ему пальцем Андрей. – В озере по ночам ревом ревет, а из озера нейдет?

– Ясное дело, – лукаво усмехается Денис. – Выпь... Ее водным быком кличут.

– Верно, – кивает Андрей.

– А теперь отгадайте-ка: что за птица? – прикрывает глаза Денис.

Шило – впереди,

Клубок – середи,

А ножницы – сзади?

– Небось воробей, – отвечает за всех Егорка.

– А вот и нет! – теребит его за густой вихор Денис. – Да это ж ласточка-касатка! Гляньте на ее хвост. Вилку увидите.

В ту пору Денис крепко увлекся верховой ездой. Он не чаял души в поджаром саврасом калмыцком коне с черной растрепанной гривой, том самом коне, на котором скакал на маневрах Александр Васильевич Суворов и коего он так горячо хвалил на званом обеде. Теперь же, когда полковая жизнь пошла своим будничным чередом, отец счел возможным уважить просьбу сына и отдал на его попечение своего любимца-коня. Денис ухаживал за Стрелой: расчесывал ей гриву, кормил отборным овсом, купал ее в озере. И не было для него радости слаще, чем мчаться на резвой Стреле по неоглядной ковыльной степи и слушать, как вдалеке казаки поют старые русские песни:

Ни травушка-ковылушка к земле клонится,

Государева армеюшка

Богу молится,

Помолившись, наша армеюшка на конь садилася,

Закричали, загичали, сами на удар пошли,

На тую-то они на орду, на орду турецкую...

Они билися, рубились день до вечеру,

Осеннюю темную ночушку до белой зари...

Про великого полководца батюшку-свет Суворова:

Ой, звезда она, звездочка вечерняя,

Да звезда она высоко поднималася,

Ой, да светила она, эта звездочка,

Да, осветила она поле чистое,

Ой, да во этом поле чистом

Да стоит она, вся белая палатка.

Ой, да во этой она белой палатке,

Да горит она, свечушка восковая,

Ой, да перед свечушкой он сидит,

Да садит-то сам он, батюшка Суворов.

Ой, да лебединым пером он все пишет,

Да все по белой бумаге он пишет,

Ой да думает, братцы, он думушку,

Да думает он свою думушку,

Ой, да как на заре-то ему, на зорюшке

Да на зорюшке-то утренней,

Ой, да как вести свою армеюшку,

Да все ту ли армеюшку русскую,

Ой, да вести ему на крепость турецкую...

Да про широкую степь дороженьку:

Ой, да не пролегивала

Вот и степь-дороженька, она не широкая,

Она не широкая –

Шириною она,

Эта степь-дороженька, она конца-краю нет.

Да никто-то, никто

По этой дорожуньке, никто пеш не хаживал.

Никто пеш не хаживал –

Только бегла по ней,

По той по дорожуньке, вот конь-лошадь добрая,

Вот конь-лошадь добрая,

Да и вся-то она,

Эта лошадь добрая, вот вся украшонная...

Эти вольные удалые песни, звучащие среди необъятной, духмяной и благодатной сельской тиши, горячо полюбились Денису и запали в его чуткую душу на долгие годы. Не раз впоследствии он видел во сне утопающее в кипени белоснежных садов песенное село Грушевку, где поверху, на покатых холмах, в белых мазанках под соломенными крышами жили чубатые казаки.

Лица они смуглого да румяного. Волосы у них черные и темно-русые. Взгляда они острого. Смелы, хитры, остроумны, храбры, горды, самолюбивы, пронырливы и насмешливы.

Оружие их – ружья, пистолеты, копья, шашки и сабли.

Болезней казаки мало знают, большей частью смерть их настигает в бою с неприятелем да от старости.

Платье они носят парчовое, штофное и суконное, кафтан и полукафтан или бешмет. Штаны у них широкие, сапоги и шапки черкесские, опоясываются кушаками.

Волосы на голове вокруг постригают, ходят с бородами. А некоторые из них оставляют только усы, бороды бреют.

Жены у казаков лица круглого и румяного. Глаза у них темные, большие, собою они плотные и по большей части черноволосые. С чужестранцами неприветливы...

В опрятных горницах казаков висели на стенах острые сабли в ножнах с затейливыми узорами на потускневшем серебре. Не раз виделись ему и спокойные могучие волы с крепкими рогами, степенно бредущие по степи с водопоя...