— Возможно, вы получите премию, — съязвил тогда старик.

Это пробудило во мне интерес к разработке таких же видений будущего: «Однажды — а я чувствую, что к этому все идет, — судоводители будут носить с собой свои инструменты в виде ушных клипсов».

Теперь мы сидим одни за столом в новой, насквозь демократической столовой. Я замечаю, что старик украдкой рассматривает меня.

— Темпора мутантур — времена меняются, — говорю я вполголоса.

— Так оно и есть! — отвечает старик.

Молчание.

Когда после еды мы оба сидим отдыхаем, он спрашивает:

— И что она делает в Америке?

— Кто? — спрашиваю я, погруженный в свои мысли.

— Симона, естественно!

— Она взимает страховые сборы за сгоревшие магазины игрушек.

— Это что значит?

— В магазинах игрушек продается и пиротехника, которая легко взрывается. Некоторое время тому назад это произошло уже во втором магазине.

Старик только вопросительно смотрит на меня. Я рад-радешенек, что в этот момент подошла стюардесса, чтобы убрать со стола, мне все труднее говорить со стариком о Симоне.

На борту много новых людей. Из офицеров я никого не знаю. Трех исследователей-кораблестроителей, которые с помощью новых лагов хотят собрать какие-то данные о поведении корабля при крайних положениях руля, еще не видно. Появляется только маленький черноволосый Кёрнер, физик-ядерщик, которого я знаю еще по первому рейсу. Сейчас он один представляет исследователей. Его специальность — экспериментальная физика.

По окрашенной в красный цвет палубе я иду в носовую часть корабля. Штормтрап для лоцманов уже спущен. Правый борт корабля сильно запачкан. С этой стороны производилась погрузка. Хотя шланги для мытья уже подключены, матросов не видно. Вероятно, настоящая уборка на корабле начнется только после выхода в море. Трубы на линии отвода отработанного газа еще сваривают. Похоже, их повредил грейфер крана.

В свете заходящего солнца я делаю цветные снимки: оранжево-красный буй с надписью «Отто Ган», рядом окрашенный черно-красный пожарный ящик, между двумя красными белые стойки леерного ограждения, а за ними отвалы железной руды. Если я слегка преклоню колени, то вмещу в снимок еще ажурный рисунок гигантского погрузочно-разгрузочного мостового крана над всем этим в качестве графического элемента ко всем цветным пятнам картинки.

Час спустя стемнело. Линию отбора отработанного газа еще сваривают. На фоне белой корабельной стены ослепительные вспышки сварки создают розово-фиолетовые рефлексы, которые выглядят очень эффектно.

У старика есть время для меня. Свою каюту он прибрал. Я слышу от него, что линия отбора отработанного газа не повреждена грейфером погрузочного крана, а просто проржавела от старости.

— Корабль прослужил уже прилично, — говорит старик, — десять лет — это не мелочь. Когда придем в Дурбан, корабль проведет в море в общей сложности уже две тысячи дней, считая и якорные стоянки.

По всем стандартам, для современного корабля это долгая жизнь. Но не для «Отто Гана». Этот корабль содержат в таком хорошем состоянии, как, вероятно, ни один другой корабль в мире. «…В иностранных портах должен находить сторонников для федеративной республики», — говорится в официальных документах компании. Когда я впервые увидел корабль на пирсе в Бремерхафене с едва различимыми контурами в тумане, то был разочарован: ничего особенного, корабль, как все другие, только немного странно построен, необычный силуэт, надстройка с капитанским мостиком выдвинута далеко вперед, а на полуюте перед надстройкой с жилой зоной странные крышки и смешной кран.

С тех пор я снова и снова спрашиваю себя, почему этот чудо-реактор встроен в такой «обычный» корабль. Казалось, что для конструкторов кораблей ядерный век еще не наступил. А специалисты по интерьеру последние десятилетия вообще проспали: нигде даже намека на масштабность и новые тенденции. Зато налицо видимые знаки ложной бережливости и все мыслимые параллели с социальным жилищным строительством.

Лестницы в передней надстройке вообще не могли быть более жалкими. Выложенные поливинилхлоридом ступени с алюминиевыми порожками, покрытые красным пластиком поручни перил, поддерживаемые своего рода забором, состоящим из круглых и четырехгранных штырей. Это чередование круглых и четырехгранных штырей кто-то наверняка посчитал конструктивной находкой. Внизу лежит зеленая кокосовая дорожка метровой ширины. На ней — два половика из зеленой резины, и на них еще соответственно по одной влажной половой тряпке.

— Под атомоходом я представлял себе невероятно современный, а не построенный по обычной схеме корабль, — сказал я старику, — даже транспортный корабль для перевозки войск не мог быть более будничным и более лишенным фантазии, чем «Отто Ган».

— Государственный пароход, — говорит старик. — А что ты вообще хочешь от государства?

— Боцман еще на борту?

— Какой?

— Да этот чудак, кстати, как его зовут?

— Ты имеешь в виду Вильдапфеля? — спрашивает старик.

— Да, его. Чудная фамилия!

— Он, возможно, еще здесь. Но точно я не знаю, я же в последних рейсах не участвовал.

Затем я спрашиваю:

— Как ты, собственно говоря, попал на каботажный пароход, твоя жена мне об этом рассказала…

— Да? Рассказала? — говорит старик. — Это долгая история. Я расскажу тебе ее только в том случае, если ты расскажешь мне как Симона, — как ты говоришь, — разыскала тебя.

— Это еще более длинная история, — пытаюсь я уклониться.

И мы оба сидим и предаемся нашим мыслям.

— Позволь спросить, что же ты хочешь «наскрести» о корабле? — слышу я наконец голос старика.

Я трясу головой, будто хочу избавиться от посторонних звуков, потом отвечаю:

— Репортаж, еще один репортаж, что же еще? Я же всегда был репортером. И все еще продолжаю им быть. Если бы мне пришлось придумать сюжет, фабулу, то это показалось бы мне нелепым. Я все еще нахожу действительность, как она есть, достаточно интересной. В принципе на титульном листе книги «Лодка» должно было бы стоять слово «репортаж», а не «роман».

— А почему ее не назвали репортаж? Разве не ты сам вставил слово «роман»?

— Нет, издательство. Репортаж у нас в стране считается слегка дискриминированным жанром. Это должен был быть роман. Так это принято у мещан.

Я глубоко вздыхаю и продолжаю говорить, не выпуская старика из вида:

— И кроме того это произошло из-за тебя. Ты же прочитал рукопись и сказал: «Просто здорово, что изображенные образы не имеют прототипов».

И тут старик ухмыльнулся:

— Остряк! — и спросил, отправил ли я уже так называемые «маммилеттерс» («мамочкины письма», или «письма для мамочки»).