— Можно попытаться его…

— Некоторые люди, — фыркала Гортензия, — успели столько нагрешить, что поздно им появляться пред очами Иеговы. Эту честь надобно заработать. Преданностью и ревностным служением. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Матфей пять-восемь. Так ведь, Даркус?

Даркус Боуден, отец Клары, вонючий, слюнявый, отживающий свой век старик, похоронил себя в кишащем паразитами кресле и никогда с него не вставал, даже в туалет (благо катетер давал такую возможность). В Англию Даркус приехал четырнадцать лет назад и все эти годы провел перед телевизором в дальнем углу гостиной. Первоначально предполагалось, что в Англии он подкопит денег и вызовет к себе Клару и Гортензию. Однако по приезде Даркуса Боудена сразила загадочная болезнь. Физических симптомов этой болезни не смог обнаружить ни один врач; она проявлялась в чудовищной апатии, породившей в Даркусе — который, сказать по правде, и так не страдал избытком энергии — необоримую привязанность к пособию по безработице, креслу и каналам британского телевидения. В 1972 году Гортензия, разозленная четырнадцатилетним ожиданием, решила своими силами перебираться в Англию. Сил Гортензии было не занимать. Заявившись на порог с Кларой, девицей шестнадцати лет, она в ярости сокрушила дверь и — как донесла молва до Сент-Элизабета[10]— устроила Даркусу Боудену настоящее словесное бичевание. Кто говорит, что экзекуция длилась четыре часа, а кто утверждает, что она цитировала Библию весь тот день и наступившую ночь. Наверняка можно сказать одно: после этого Даркус еще глубже забился в кресло и сидел там, горестно глядя в телевизор, который так хорошо понимал его и поддерживал (простейшая и невиннейшая страсть), и лишь изредка из его глаза вытекала слеза и застывала на неподвижном теле. И тогда он говорил хм.

Даркус только и говорил всегда, что хм. Впрочем, большего от него и не требовалось. Спроси его о чем угодно в любое время дня или ночи, мучай расспросами, веди беседу, умоляй, объясняйся в любви, обвиняй или оправдывай — ответ будет один.

— Я говорю: так ведь, Даркус?

— Хм.

— Если тебе о какой душе и нужно заботиться, — продолжала Гортензия, получив невнятное одобрение Даркуса и снова обращаясь к Кларе, — так не о душе того парня. Сколько тебе толковать: на мальчишек времени нету!

Время для Боуденов неслось стремительно. Шел 1974 год, Гортензия готовилась к концу света, дату которого заботливо отмечал в домашнем календаре синий кружок: 1 января 1975 года. Не одни Боудены на этом помешались. Вместе с Гортензией конца света ожидали восемь миллионов Свидетелей Иеговы. Солидная, хоть и странноватая компания. Гортензия, секретарь ламбетского Зала Царств,[11]получила персональное письмо с уведомлением о точной дате события за факсимильной подписью Уильяма Дж. Рэйнджфорта из главного отдела Общества Сторожевой башни в Бруклине, США. Наступление конца света официально подтверждали тисненные золотом буквы, и Гортензия не упустила случая купить для письма симпатичную рамку из красного дерева и поставить его на салфеточке на телевизор между спешащей на бал стеклянной Золушкой и чехлом на чайник с вышитыми десятью заповедями. Спросила, нравится ли рамка Даркусу. Тот одобрил: хм.

Близился конец света. Тут уж конфуз 1914 и 1925 годов не повторится — пусть ламбетская община Свидетелей Иеговы не сомневается. Обещали намотать кишки грешников на стволы деревьев — и на сей раз действительно намотают. Долгие годы ждали, когда реки крови затопят уличные канавы, — и жажда эта будет утолена. Время пришло. Это правильная, единственно правильная дата, все прежние даты возникали просто из-за ошибки в расчетах: то прибавить забывали, то отнять, то держать в уме единицу. Но время пришло. Дело верное: 1975 год, 1 января.

Гортензия, разумеется, очень обрадовалась. В первое утро нового, 1925 года она плакала, как дитя, когда проснулась и обнаружила, что вместо града, клубов серы и вселенского разрушения продолжается обычная жизнь, автобусы и трамваи ходят по расписанию. Значит, прахом пошла беспокойная, дерганая ночь, ожидание того, что

те соседи, которые так и не прислушались к предостережениям, будут пожраны чудовищным пламенем, и отделится их кожа от их костей, и расплавятся глаза в глазницах, и сгорят заживо дети, сосущие материнскую грудь… столько ваших соседей умрут в тот день, что их уложенными в ряд телами можно будет триста раз обвить Землю, и по их обугленным останкам истинные Свидетели Иеговы пойдут вослед Господу.

«Набатный колокол», выпуск 245

Как горько она разочаровалась! Но раны 1925 года зажили, и Гортензия опять была готова поверить словам мистера Рэйнджфорта, настоящего святого, что до апокалипсиса рукой подать. Для поколения 1914 года оставалось в силе обещание: Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет (Матфей, 24:34). Те, кто успел родиться до 1914 года, доживут до Армагеддона. Им обещано. Гортензия родилась в 1907 году и теперь превратилась в старую и уставшую женщину; ее ровесники мерли как мухи. Похоже. 1975 год был ее последним шансом.

Разве двадцать лет двести лучших умов Церкви не изучали Библию? И разве эта дата не была ими единодушно названа? Они читали между строк пророка Даниила, искали скрытые смыслы у Иоанна Богослова и установили, что именно о восточных войнах (Корейской и Вьетнамской) говорил ангел: «в продолжение времени, времен и полвремени». У Гортензии не было сомнений: это самые верные знаки. Счет шел на дни. До конца света оставалось восемь месяцев. В обрез! А ведь надо делать плакаты, писать статьи («Простит ли Господь онанистов?»), ходить по домам, звонить в колокольчики. И о Даркусе надо подумать: он самостоятельно до холодильника дойти не может, как же он войдет в Царство Божие? Клара, в конце концов, обязана помочь; тут не до мальчиков, не до Райана Топпса, праздношатаний и подростковой смуты. Потому что Клара не обычная девочка. Она — Божие дитя, дарованное Гортензии чудесным образом. Гортензии было уже сорок восемь, когда однажды утром, в 1955 году, потроша рыбу в Монтего-Бэй, она услышала глас Господний. В сей же миг она отшвырнула марлина, вскочила в троллейбус и помчалась домой, чтобы предаться нелюбимейшему своему занятию и зачать обещанного Им ребенка. Зачем же Господь так медлил? Он хотел явить Гортензии чудо. Гортензия сама была дарованным ребенком: в разгар кингстонского землетрясения 1907 года, когда вокруг все только и делали, что умирали, в их семье случилось чудо. Гортензия так это понимала: если уж она пришла в мир во время землетрясения, когда кварталы Монтего-Бэй уходили под воду, а с гор текла огненная лава, ее слово-закон. Она любила повторять: «Труднее всего родиться. Все остальное пустяки». И поскольку Клара уже здесь и вполне может ходить по домам, участвовать в обрядах, писать речи и жить многочисленными нуждами церкви Свидетелей Иеговы, нечего ей отлынивать. Не до мальчиков теперь. Для этого ребенка работа только начинается. Подумаешь, апокалипсис наступает до дня ее двадцатилетия; по мнению Гортензии, рожденной в разгар крушения Ямайки, — это не причина для лени.