Шорк, шорк.

Это шорканье — как пощечина. Все пошло не так, как они ожидали. Все.

Иньяцио собирает бумаги, вытряхивает джутовый мешок, чтобы сложить туда мусор. Большой таракан падает ему под ноги.

Шорк, шорк.

Сердце — маленький камушек, который можно сжать в кулаке. Отбрасывает таракана носком ботинка.

* * *

В полдень уборка окончена. На пороге Паоло — босой, рукава рубашки засучены — вытирает разгоряченное лицо.

В лавке пахнет мылом. Мальчик протирает полки и оставшиеся альбарелло — аптекарские сосуды, расставляя их, как велит Паоло.

— А, выходит, правда! Открылись, значит.

Паоло оборачивается.

На пороге средних лет мужчина, у него светлые голубые глаза, кажется, будто они выцвели на солнце. Глубокие залысины оставляют открытым высокий лоб. На нем костюм из добротного сукна и пластрон с золотым зажимом.

Позади него — девушка с жемчужными сережками, в накидке, отделанной атласом, под руку с молодым человеком.

— Что, Доменико Боттари сдал лавку в аренду? — спрашивает молодой.

Паоло переводит на него взгляд. У юноши громкий, уверенный голос, лицо усыпано веснушками.

— Я владею этой лавкой вместе с моим братом и зятем. — Паоло протягивает для приветствия руку, предварительно вытерев ее о штаны, подвернутые на щиколотках.

— Вы — хозяева? — лицо юноши кривится в насмешке. — Хозяева сами полы моют?

— Еще один калабриец! — восклицает девушка. — Сколько их тут? Как смешно они говорят, нараспев!

— Что вы намерены делать? Тоже торговать пряностями? — пожилой господин не обращает внимания на замечание девушки.

Может, это дочь? Возможно, думает Паоло, они похожи, и очень!

Молодой подходит к нему, смотрит изучающе.

— Или будете торговать незнамо чем? У кого товар будете брать?

— Думаю, у вас связи с калабрийцами и неаполитанцами. У них будете закупать пряности? — снова спрашивает пожилой.

— Я… мы… — Паоло хотел бы остановить эту канонаду вопросов. Он смотрит по сторонам, ищет Иньяцио, но тот ушел к плотнику за досками, чтобы починить полки и покосившиеся стулья.

На углу рядом с лавкой появляется подмастерье. В руках у него ведро, он смотрит на этих двоих с благоговением. Паоло зовет его, но понимает, что нет, тот не подойдет.

Пожилой подходит к дверям.

— Разрешите? — входит, не дожидаясь ответа. — При Боттари лавка худо-бедно торговала, но с некоторых пор… — Одним беглым взглядом он оценивает ситуацию. — Вам придется поработать, прежде чем вы сможете продать что-то путное. Если не знаете, у кого покупать и как продавать, не продержитесь и дня. Бьюсь об заклад, проработаете с Рождества до Святого Стефана[2]. — Пожилой господин потирает руки.

Паоло прислоняет метлу к стене, опускает засученные рукава. Теперь его голос не столь дружелюбен.

— Правда ваша. Но нам достанет и средств, и сил.

— Удача тоже не помешает. — Юноша проходит в лавку следом за пожилым господином. Рассматривает полки, подсчитывает альбарелло, читает надписи на бальзамариях. — С этим мусором далеко не уедете. Это вам не Калабрия. Это Палермо, столица Сицилии, здесь не место голодранцам. — Он берет бальзамарий, проводит пальцем по трещине на сосуде. — Уж не думаете ли вы, что вам пригодится этот хлам?

— Мы знаем, где брать товар. Мы — торговцы пряностями, у нас есть свое судно. Мой зять будет подвозить нам товар каждый месяц. Устроимся сами и все тут устроим. — Паоло невольно оправдывается перед этими людьми, которые над ним насмехаются, хотят поставить его в глупое положение.

— А! Так вы обычные торговцы, не фармацевты!

Молодой человек толкает локтем пожилого и говорит, не удосужившись перейти на шепот:

— А что я вам говорил? Мне показалось странным… В гильдию фармацевтов не поступало запросов, и в гильдию лекарей тоже. Лавочники они.

— Да. Ты прав, — отвечает пожилой.

Паоло хотел бы выгнать их прочь: пришли, любопытствуют, задирают…

— С вашего позволения, мне нужно закончить работу. — Он указывает им на дверь. — Всего хорошего.

Старик перекатывается с носка на пятку. Бросает на Паоло насмешливый взгляд и, щелкнув каблуками, выходит из лавки, не прощаясь.

* * *

Вернувшийся Иньяцио застает Паоло с напряженным лицом и дрожащими руками. Он переставляет с места на место бальзамарии и альбарелло, угрюмо смотрит на них, качает головой.

— Что тут было? — спрашивает Иньяцио. Что-то явно произошло в его отсутствие. Брат расстроен.

— Зашли три добрых человека. Двое мужчин и девушка. Набросились с вопросами. Кто такие, чем занимаетесь, как ведете торговлю…

— Любопытные люди, значит. — Иньяцио берет одну из досок, которую принес от плотника, чтобы починить скамьи и шкафы, прилаживает гвоздь, начинает забивать. — Чего хотели?

— Не знаю. Я даже не знаю, кто они. По всему видать, важные птицы.

Иньяцио останавливается. Раздражение в голосе брата — не просто неприязнь, это замешательство, может быть, даже страх. Он нахмурился.

— Паоло, кто это? Что им от нас надо?

— Подмастерье, которого прислал Боттари, рассказал. Бедняга был так напуган, что даже не подошел к нам. — Брат положил руку на плечо Иньяцио. — Приходил Канцонери. Канцонери и его зять, Кармело Сагуто, он очень нагло себя вел.

Иньяцио кладет молоток на прилавок.

— Тот самый Канцонери? Поставщик пряностей, снабжающий королевскую армию?

— И местную знать. Да, это был он.

— Зачем он приходил?

Паоло обводит руками лавку. На стенах и на полу колышутся полутени усталого осеннего дня.

— Сказать, что у нас ничего не получится. Он так считает. — В голосе брата отчаяние, проникающее Иньяцио в самое сердце, ненавистное чувство.

Он берет молоток, хватает гвоздь.

— Пусть себе говорит!

Удар молотка.

Как будто Иньяцио хочет вернуть брату надежду, которую тот дал ему тогда, в Баньяре, когда сказал, что хочет уехать.

— Пусть говорят, что хотят, Паоло. Мы здесь не затем, чтоб голодать, мы не сбежим ночью в Калабрию, как какие-нибудь нищие. — Его голос тверд, в нем кипят гнев, гордость, негодование. Еще гвоздь, еще удар. — Мы решили жить здесь — здесь и останемся.

* * *

За Канцонери потянулись и другие аптекари и фармацевты. Любопытствовали, ходили вокруг да около, заглядывали в окна, посылали своих служек — посмотреть.