— Ну что, ученичок, обосрался? — когда я услышал эту фразу от юнца, да сказанного еще с характерными для моего знакомого, старого академика, интонациями, то меня как обухом по голове приласкали. Вообще-то эта фраза все стала расставлять на свои места, если представить себе, что я попал сюда не один, а в компании Академика, то… Тысячи вопросов и ни одного ответа… Перезагрузка… Понимаю, что земля начинает крутиться слишком быстро. Не хватает еще и сознание потерять! И это из-за чего? Из-за чего? Какого? Блин! А Сандро как-то подсуетился, вот, вонючку под нос сует…

— Чего это ты, Сашенька, решил головой снова об пол треснуться, тебе парочки взрывов мало было? — И так сокрушенно головой качает. Прыщ малолетний!

— Блин, старый дурак, чуть от твоих приколов Конратий не хватил бы! — бурчу под нос, потом до меня доходит вся прэлесть ситуации, и я говорю:

— А ведь теперь, академик, как не крути, а дурак-то ты молодой! И тут тебе все бонусы в одну копилку… Вот только как тебя угораздило тут оказаться, да еще в тельце моего младшенького…

— Ну, не самого младшенького, — уточняет Коняев, — а вот ты бы чайку заказал, нам поговорить надо, на тебе подписок нет никаких, да и не нужны они тебе — ты ТАМ, думаю, умер, как и я. Так что чего уж от тебя скрывать… А еще бы нам подальше от стен, у которых есть уши…

— Принято! Обойдешься без чаю. Собирайся, учитель хренов…

— Почему хренов? — обиделся не на шутку «учитель».

— Потому что дела у твоего ученика идут пока хреноватенько, вот почему!

Санкт-Петербург. Окрестности Зимнего дворца

24 февраля 1880 года

Великий князь Александр Михайлович (Коняев)

Февраль, достать бухла и плакать[1]… Да-с, когда Боренька писал эти, точнее, почти что эти бессмертные строки, он ведь тоже находился в зимнем Петербурге или Петрограде, или это уже был Ленинград? Так вспоминаю, стихотворение двенадцатого года, следовательно, Санкт-Петербург, или просто Питер… А что, картина, достойная великого пиита! Поздний вечер, практически ночь, снега нет, но морозно. Два человека в шубах до пят, отец и сын — неподалеку от развалин зимнего прохаживаются. А ведь картина постапокалиптическая! В каком страшном сне могут присниться эти обломки камней, еще не убранные и мешающие проезду, если бы тут кто ездил, кроме строителей, пытающихся навести тут порядок. В этом месте снега почти нет — весь вытоптан подошвами рабочих, удивительно, но даже в это время я вижу тут священника, который одет на удивление легко, читает молитву. Каждый день после вечерней службы Иоанн Кронштадский молится здесь за упокой погибших членов семьи Романовых. Кровь смыли. Мусор увозят. Если бы не искореженные взрывом контуры дворца… Подходим к Иоанну и молимся рядом с ним. Каждый о своем. Молимся молча, но истово. Я точно чувствую, когда человек молится, а когда только слова произносит. Давно у меня такое чувство появилось. Давно… Подходим вплотную к отцу Иоанну, тот благословляет нас, ни о чем не спрашивая. Отходим…

— Вот на этой скамейке я очнулся впервые в этом мире… Хорошее место… Поговорим.

Холодно, но поговорить действительно необходимо. Охрана, следовавшая за нами незаметно, повинуясь знаку Михаила расходится на приличное расстояние. Он садится, я продолжаю стоять, поскольку лица почти полностью закрыты воротниками шуб, уверен, что по губам никто ничего не прочитает, а так каждый бдит свою зону, тут нас не подслушают.

— Итак, кто начнет первый? — это ученик подает голос. Учитель, который выглядит тощим хрупким юношей, безусым, немного угловатым, подает ломающийся голос, от чего вся ситуация приобретает еще и странный комический оттенок.

— Наверное, начну я. Поскольку я тут оказался неслучайно, а вот вы, батенька, пошли со мной прицепом.

Лицо Михаила Николаевича становятся каменным. Этого только не хватало, мало ему всяких катаклизмов, так они еще и были целенаправленными!

— В том месте, где мы встретились располагался жутко засекреченный объект. Проект «Вектор». Лаборатория темпорального переноса. Да, путешествия во времени стали уже реальностью. Вот только переносу поддаются слепки сознания — психоматрицы. Тело в том мире утилизируют, оно умирает. А в этом мы оказываемся в теле принимающего, вытесняя его сознание и сливаясь с его остатками после уверенного закрепления в объекте. Меня отобрали из-за возраста и из-за моей профессии: историк, специализирующийся по концу девятнадцатого, началу двадцатого века.

— Судя по тому, что ты оказался в теле Сандро, что-то пошло не так[2]…

— Все пошло не так, Сашенька, хотя, давай я тебя буду называть сообразно твоей новой легенде, Михаилом, извини, паПА ты от меня не дождешься…

— Наедине согласен, на людях, сорри, придется. Конспирация, хрен ей в бок!

— И морковку в анальное отверстие! — согласился Учитель с Учеником.

— Я должен был попасть в тело Александра Третьего в день убийства государя Александра Второго. Сильный стресс от смерти отца позволил бы скрыть последствия темпорального переноса, помнишь то состояние, первых часов, когда мутило, все болело и страшно хотелось пить? Это вот на физическом плане. Да и телом владеть сносно только после слияния. У меня это было вчера только… — наморщил лоб Сандро. — Это когда плющило не по-детски, вот…

— Аналогично… —