Все окна были разбиты. Землю вокруг машины и кожаные сиденья усыпало стекло.

— Вот блин, — вздохнула Джой. — Папа меня убьет.

Могло быть и хуже, подумала Ариес, сметая с пассажирского сиденья осколки. Например, могли бы порезать шины. Но она не стала произносить это вслух. Джой бы это не успокоило.

Наконец машина завелась, и они поехали прочь — так быстро, как только могли.

— Ну что, было весело, — заметила Сара, когда они выезжали на мост. — Чем займемся завтра? Ограбим банк? Прыгнем с парашютом?

— У меня контрольная по химии, — сказала Ариес. — Тот еще экстрим.

На мосту почти никого не было. Ариес смотрела в окно, на бухту, где вдоль океана растянулся Стэнли-парк. По воде скользили яхты, люди гуляли по берегу, радуясь хорошей погоде. Над Английской бухтой горделиво парили чайки, не обращая внимания на людей внизу. Все дышало спокойствием. Невероятный контраст с тем местом, откуда они только что выбрались.

Удивительно, как быстро все меняется.

Ничто

Люди срывались с цепи. По всему миру. Все эти события были связаны. Но большинство из них прошли незамеченными, и никто ни о чем не догадался.

Ой!..

Мы еще несколько недель отсиживались в тени и устраивали микрокатастрофы — предупреждения, которым никто не внимал до самого последнего момента. Все это представлялось нам очень важным — как будто мы хотели запомнить все до мельчайших деталей, чтобы это было занесено в исторические труды, которые, возможно, когда-нибудь о нас напишут.

Интересно, будут ли меня помнить? Надеюсь, что нет.

Лучше бы не помнили.

Мейсон

На Кэмби-стрит было тихо. Ни единого шороха.

Рокот двигателя нарушил блаженное молчание.

Кажется, было воскресенье. Утром Мейсон заметил, что кто-то поставил на большой металлический холодильник календарь. Они начали маркером вычеркивать даты. Минуло уже так много бесконечных дней… Мейсон больше не мог вспомнить, какой сейчас день недели. От него уже давно не требовались точность и пунктуальность. Часов у него не было, и за временем он не следил. Для кого-то время еще имело значение — но не для него. Мейсон был уверен, что теперь сутки делятся просто на день и ночь. Но тот, кто вычеркивал даты, похоже, знал что к чему. Судя по календарю с пушистыми котятами, было воскресенье и до Рождества оставалась всего неделя. Удивительно, как быстро летит время. Правда, в этом году никто не будет аккуратно развешивать над камином чулки. Не будет эгг-нога[1]и вечеринок в подвале у друзей. В прошлом году Том так напился, что заблевал всю дорожку карамельками и пирожками с изюмом. Увы, старые добрые времена не воротишь.

В Ванкувере совсем не было снега, и Мейсон все никак не мог к этому привыкнуть. В Саскатуне в это время года все укутывало толстое белое покрывало. Сейчас он мог бы расчищать лопатой снег, а мама пекла бы вышеупомянутые пирожки с изюмом и прочие рождественские сладости. Нет, Мейсон не жаловался. Он с трудом себе представлял, как выжившие обходились сейчас в его родном городе без электричества. Они все превратились бы в сосульки. Интересно, Саскатун стал окончательно заброшенным городом или его улицы, как и здесь, патрулировали загонщики?

Столько праздников потеряли теперь свое значение! Он уже и думать забыл о Дне благодарения и Хеллоуине. Как и обо всем остальном. Когда-то 31 октября[2]было его любимым днем в году. Маски, наряды, конфеты… Все это потеряло смысл. Сейчас повсюду и так было полным-полно чудовищ. Им даже костюмы были не нужны.

К счастью, сейчас Мейсона никто из них не преследовал.

Проехав Парк королевы Елизаветы, Мейсон вырулил на середину дороги. Он огляделся, убедился, что на побережье никого нет, и заглушил двигатель. Стянул шлем и оставил его болтаться на рукоятке руля. Прислушался, готовый в любую минуту уловить звук, предупреждающий об опасности. Голоса. Шум машин. Рев обезумевших маньяков, бегущих прямо на него. Все, что угодно.

Сверху послышались крики канадских казарок. Они летели на север — скорее всего, в Стэнли-парк, где они могли провести денек, греясь в лучах солнца, чистя перышки в искусственных прудах и наслаждаясь уединением. Впрочем, люди никогда особенно не беспокоили казарок. Возможно, птицы даже не заметили их исчезновения.

Хорошо быть птицей.

Он отвернулся от неба и посмотрел на заднее сиденье мопеда, где милая зеленоглазая девушка пыталась снять шлем.

— И куда теперь? — спросил Мейсон.

Ариес ерзала, пытаясь расстегнуть ремешок под подбородком. Мейсон прикусил язык, чтобы не сказать что-то из серии «а я тебе говорил». На мопеде невозможно было переговариваться — чтобы подсказать дорогу, пришлось бы кричать, а это привлекло бы лишнее внимание. Да к тому же Ариес настояла, чтобы они надели защиту. Мейсона не слишком-то заботило, разобьет он голову об асфальт или нет. Но он предпочел не вступать в спор.

В последнее время вообще проще было соглашаться, чем спорить.

— Можем тут свернуть налево или ехать дальше до Сорок девятой улицы, — сказала Ариес, пытаясь распутать волосы. — Ты сам выбрал эту дорогу.

— Я ничего не выбирал, — возразил Мейсон. — Я здесь впервые, помнишь? Совсем не знаю город. Турист, как выражается твой парень.

Ариес нахмурилась:

— Он не мой парень.

— Тогда почему ты каждую ночь вылезаешь из окна и бежишь с ним на свидание?

Мейсон порадовался, увидев у нее на лице неподдельное удивление. Ариес не знала, что последние несколько ночей он за ней наблюдал. Она, видимо, думала, что ей удается держать все в секрете. Остальные, быть может, и вправду ничего не замечали. Но только не Мейсон. Он сам привык скрытничать. Сам часто гулял по ночам. Ему не удавалось надолго заснуть. Он не привык жить в одном доме с такой кучей народу, а когда он погружался в дремоту, что-то постоянно выдергивало его обратно в реальность. Слишком много воспоминаний вставало перед его глазами, слишком много кошмаров ему снилось. Когда Мейсон уставал ворочаться, он прокрадывался наружу и шел гулять. Далеко он не забредал — проходил пару кварталов и возвращался. Этого ему хватало, чтобы глотнуть воздуха. Иногда он бродил по саду и смотрел, как по небу неторопливо ползет луна. Там он чувствовал себя в большей безопасности. Мейсон казался себе ангелом-хранителем. Он приглядывал за всеми остальными, пока те спали, вверив себя его опеке.

Каждую ночь он уговаривал себя не уходить. Долго ли он продержится, долго ли сможет убеждать себя в том, что надо остаться?