Молодые супруги Михаил и Раиса Горбачёвы, ее сестра Людмила. В центре – прадед сестер. 1954 г.

Встреча с Раисой Максимовной оказалась центральным эпизодом его жизни. С ее появлением особенности душевного устройства Михаила соединились, как в фокусе, преобразовались и стали тем, что мы ныне знаем как характер президента Горбачёва. Характер, как известно, формирует личность.

Ставрополье иногда называли «теплой Сибирью». После Москвы прежний символ городской современной жизни – старый, уютный губернский город – теперь выглядел совсем иначе. Сонный, малокультурный, грязный городок был чем-то вроде места ссылки для мелкокалиберной номенклатуры. Ставрополь встретил Горбачёвых жарой под сорок градусов и пылью. Типичный провинциальный послевоенный южнороссийский городок, растянувшийся вдоль одной главной улицы. Практически не было общественного, тем более личного транспорта – на работу, в магазины и в гости жители в основном ходили пешком. За исключением, конечно, высшего руководства краем.

Из стен Московского университета Горбачёв вышел, опробовав силы политического бойца молодежного движения. Амбиции у него оставались весьма сильными. В университете он познакомился со многими людьми, с нестандартным взглядом на жизнь и положение в стране. Там он сдружился со своим однокашником Зденеком Млынаржем, в последующие годы одним из руководителей Компартии Чехословакии. Позже Зденек приезжал в гости к нему на Ставрополье. Это была довольно прочная дружба, и о ней Горбачёв вспоминал всегда с неподдельной теплотой. После 1968 года Млынарж станет диссидентом и эмигрантом.

Горбачёв проходил преддипломную практику в Молотовской районной прокуратуре Ставропольского края.

Отправляя 20 июня 1953 года письмо жене в Москву, он пишет: «…Как угнетает меня здешняя обстановка. И это особенно остро чувствую всякий раз, когда получаю письмо от тебя. Оно приносит столько хорошего, дорогого, близкого, понятного. И тем более сильнее чувствуешь отвратительность окружающего… Особенно – быта районной верхушки. Условности, субординация, предопределенность всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость… Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника – ничего выдающегося, кроме живота. А какой апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон! Пренебрежение к науке. Отсюда – издевательское отношение к молодым специалистам… Человек приехал с большими планами, с душой взялся за работу и уже скоро почувствовал, что все это и всем абсолютно безразлично. Все издевательски посмеиваются. Такая косность и консерватизм».

Молодой специалист быстро убедился, что в Ставропольской прокуратуре с распростертыми объятиями его не ждали. Диплом и значок выпускника МГУ не произвели впечатления на местных, скорее наоборот: чужак, даже будучи земляком, раздражал, грозил нарушить привычные взаимоотношения между «своими».

Холодный прием не остудил темпераментного Михаила. Он понял, что ему придется взяться за устройство будущего, ведь он «сманил» сюда из Москвы свою «Райчонку». Он выехал в Ставрополь, чтобы приготовить все необходимое к ее приезду.

Существовало жесткое правило отработки по распределению не менее трех лет. «Партийные», и отработав этот срок, могли покинуть место, куда их распределили, только с разрешения местной парторганизации. Существовала все же одна тонкость: эти правила отменялись, если молодого специалиста брали на работу в сами партийные органы.

Горбачёв рассказывает, как он отправился в крайком комсомола (комсомольские структуры приравнивались к партийным). Там он выложил свои козыри: партийность, работа в селе комбайнером, полученный орден, университетский диплом, опыт комсомольской работы в столичном вузе. Напористый парень понравился первому секретарю крайкома комсомола Виктору Мироненко. Да и прокурор края не держался за спущенного ему по распределению молодого специалиста, Горбачёва откомандировали в крайком комсомола.

Михаил приступил к работе, где требовались особые качества: энергия, «моторность», умение находить подход к людям. Виктор Мироненко, назначая Горбачёва заместителем заведующего отделом пропаганды крайкома комсомола, отметил: «Соображает, знает деревню, язык подвешен. Что еще надо?»

Есть и другая версия того, как стартовала партийно-комсомольская карьера Михаила Сергеевича. В определенном смысле началом ее Горбачёв обязан Шелепину и Семичастному. В 1955 году учебные заведения выпустили слишком много юристов, философов и историков. Дело касалось специальностей, которые получили в МГУ и Михаил Сергеевич, и Раиса Максимовна. Руководители комсомола Шелепин и Семичастный обратились к местным секретарям с просьбой: возьмите их на работу в комсомол.

– Только я вернулся в Ставрополь, – вспоминал тогдашний первый секретарь крайкома комсомола Виктор Мироненко, – мне звонит Горбачёв. В правоохранительных органах шло послесталинское сокращение штатов.

Горбачёв быстро включился в круговерть жизни комсомольского аппарата, особенно в хрущёвскую эпоху.

Выпускник. 1955 г.

Пока длились хлопоты по трудоустройству и устройству жизни, подоспел XX съезд КПСС. М. С. Горбачёв на съезде не присутствовал, но его соратник и идеолог задуманной перестройки А. Н. Яковлев, работавший на Новой площади, свидетельствует: «Достался билет и на заключительное заседание съезда 25 февраля 1956 года. Пришел в Кремль за полчаса до заседания. И сразу же бросилось в глаза, что публика какая-то другая – не очень разговорчивая, притихшая. Видимо, одни уже что-то знали, а других насторожило, что заседание объявлено закрытым и вне повестки дня. Никого из приглашенных на него не пустили, кроме работников аппарата ЦК…Председательствующий, я даже не помню, кто им был, открыл заседание и предоставил слово Хрущёву для доклада «О культе личности и его последствиях». Хрущёв на трибуне. Хмур, напряжен… Я буквально похолодел от первых же слов Хрущёва о злодеяниях и преступлениях Сталина. Все казалось нереальным, даже то, что я здесь, в Кремле, и слова, которые перечеркивают почти все, чем я жил… В зале стояла гробовая тишина. Не слышно было ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота. Никто не смотрел друг на друга – то ли от неожиданности случившегося, то ли от смятения и страха, который, казалось, уже навечно поселился в советском человеке. Я встречал утверждения, что доклад сопровождался аплодисментами. Не было их… Особый смысл происходящего заключался в том, что в зале находилась высшая номенклатура партии и государства. А Хрущёв приводил факт за фактом, один страшнее другого. Уходили с заседания, низко наклонив головы. Шок был невообразимо глубоким».