Наши мамы уже укрылись на пляже под зонтами и ждали нас. Песок под полотенцами уже нагрелся, и Джереми позвал меня купаться. Волны бились о камни, наполняя воздух ароматной россыпью брызг. Однако океан был таким холодным, что дух захватывало. Я попробовала воду ногой и решила, что для меня это слишком холодно, но тут в воду с плеском окунулась бабушка Берил, довольно фыркая. Она помахала мне рукой и стала уговаривать меня присоединиться к ней. Джереми скорчил рожицу, глядя на мою неуверенность, и нырнул следом за бабушкой. Бабушка Пенелопа, стоявшая на берегу неподалеку, заверила меня, что я не обязана этого делать, но я таки решилась и окунулась, ахнув от холода. Моя гиперчувствительная кожа сразу покраснела. Я поплавала немного, но вода не стала теплее, как это случалось, когда я купалась дома, по нашу сторону Атлантики. В конце концов я выбралась из воды, стуча зубами, с посиневшими губами, и плюхнулась на теплое полотенце, с надеждой глядя на затянутое облаками небо. От ветерка стало лишь холоднее. Мама Джереми, тетя Шейла, заметив, что я совсем замерзла, велела сыну сбегать в дом, принести несколько полотенец и вытереть меня насухо, чтобы я не подхватила воспаления легких. Он всегда был послушным мальчиком до тех пор, пока взрослые обращали на него внимание. Он быстро сбегал за полотенцами и, заметив, что взрослые потеряли к нему интерес и заняты скучными сплетнями, лишь бросил мне их, а сам поспешил удалиться. Когда я запротестовала, Джереми сказал, что я проявляю слабость, поскольку я опасный секретный агент, меня сбросили на парашюте, я приземлилась в реку за Полярным кругом и мне надо избежать переохлаждения.

Потом, сидя на пляже, я учила его играть в покер, хотя он утверждал, что я совершенно не умею скрывать эмоции и все написано у меня лице. А он учил меня азбуке Морзе. Поначалу мне нелегко давалась эта наука, но когда я уловила суть, то поняла, как это удобно. Мы сидели за обеденным столом, и дядя Питер поставил какую-то ужасно старую и неинтересную музыку. Джереми решил, что слушать это невыносимо, и стал отбивать мне сообщение пальцем по ножке стола.

«Убогая музыка». Отстучал он. Я удивилась и посмотрела на него, но его лицо осталось бесстрастным, как у настоящего секретного агента. Он дразнил меня, потому что я часто употребляла слово «убогий».

«Ч-е-р-т-о-в-с-к-и-с-к-у-ч-н-а-я». Согласилась я, отстучав на ножке его любимую фразу. Вообще-то мы были вполне благочестивыми детьми, но, похоже, друг в друге мы разжигали озорство.

– Что это за шум? – спросила мама, посмотрев на меня через стол.

Я невинно отвела взгляд. Джереми кашлянул. Дядя Питер подозрительно взглянул на него. Я затаила дыхание. Мы принялись за еду, а взрослые вернулись к своим разговорам.

Джереми подождал, пока музыка заиграет громче, и снова застучал.

«Ненавижу горох».

Я не могла поверить его дерзости. Я опустила взгляд, чтобы не прыснуть от его ухмылки. Но я не успела отстучать ответ, мама Джереми подняла голову.

– Я тоже что-то слышала, – сказала она.

Бабушка Берил озадаченно посмотрела по сторонам. Но тетушка Пенелопа понимающе переводила взгляд с Джереми на меня. Она улыбнулась и сказала:

– Да, наверное, это снова прибежали мыши.

Даже сейчас, много лет спустя, сонно развалившись на огромной постели и прислушиваясь к шуму ночного Лондона, воспоминания детства казались мне такими живыми, словно все это случилось вчера. Со временем всегда так. Целые года порой проходят незаметно, а какие-то моменты остаются в памяти навсегда. Я медленно погрузилась в первый за несколько недель здоровый глубокий сон. И до того самого момента, как появился завтрак – а с ним и Джереми, – я не пошевелила и пальцем.

Джереми вошел в комнату, за ним следом вошел официант. На кузене был темно-синий костюм, в руках он держал кожаный кейс, а выглядел он серьезным и важным. Я приняла их обоих по-царски, сидя на диване, перед которым стоял обеденный столик. На самом деле я просто спряталась за стол, чтобы они не заметили чего лишнего под коротенькой ночной рубашкой. Джереми подошел ко мне, наклонился над столом и, словно муж, вернувшийся из дальней поездки, чмокнул в щечку. Он поцеловал меня нежнее, чем обычно целуют двоюродную сестру, но все же не настолько, чтобы разглядеть за этим что-нибудь неподобающее. Я уловила тонкий мужской аромат, в котором читались бергамот, лимон, соленый морской воздух и запах денег.

– Здравствуй, Пенни, – сказал Джереми, а официант тем временем скромно расставил тарелки и вышел, закрыв за собой дверь.

Я жестом предложила Джереми сесть на роскошный стул перед столом, поскольку он таким взглядом смотрел на еду, что я без труда разглядела за чопорным фасадом голод и усталость.

– Надо же, та самая Пенни Николс, – сказал Джереми, когда сел, оглядывая меня с головы до пят. – Выросла, но я тебя все равно узнал. – Я почувствовала себя так, словно волосы у меня забраны в хвостики, чего, правда, никогда не было, и напустила на себя важный вид.

– Угощайся кофе и, Бога ради, помоги мне все это съесть, – сказала я. – Они принесли два яйца и целую корзину хлеба. Если будешь хорошо себя вести, то можешь взять и то и другое.

И после непродолжительных «ах не стоит» и «ну раз ты настаиваешь» он набросился на еду, словно мальчишка.

– Спасибо. Вчера вечером я был в Брюсселе, – сказал Джереми. – Только утром прилетел. Хотел закончить свои дела, чтобы вплотную приступить к нашим.

Пока мы ели, я исподтишка поглядывала на него. Боже, он был немилосердно хорош собой. О да, он тоже вырос, стал серьезным и мужественным и сильно отличался от того долговязого мальчишки, каким я запомнила его. Его темные вьющиеся волосы были острижены намеренно небрежно, но явно за немалые деньги. Его кожа была гладкой, как сливки в кувшине, что неудивительно для человека, выросшего в безмятежной обстановке с полной уверенностью, что ему никогда не придется голодать. Лишь вокруг глаз и губ было несколько морщинок. Его голубые глаза, обрамленные длинными ресницами, казались холодными и далекими, словно море, но стоило сказать что-нибудь забавное, как они загорались огоньками веселья и интеллекта, придавая их обладателю вид добрый, дружелюбный и даже мягкий.

Я подумала, что это должно помогать ему в работе. В непростой жизненной ситуации вам как раз нужен именно такой адвокат, поскольку за кажущейся вальяжностью и спокойствием чувствовалась жестокая фация пантеры, готовой нанести молниеносный и смертельный удар, если потребуется. Его костюм цвета ночи был превосходно скроен в городском стиле, не то что мешковатые костюмы людей среднего возраста. На нем была белая рубашка в тонкую голубую полоску и винного цвета неширокий галстук; хорошие ботинки, не слишком поношенные и не сверкающие новизной витрин; и дорогие носки – ага, вот где он проявил свой бунтарский дух: носки были в целом спокойных тонов, но поверх шла нитка ярко-красного цвета, переплетающаяся в сумасшедший узор.

– Мама считает, что с моей стороны непростительно было не встретить тебя в аэропорту, – сказал Джереми, наливая кофе сначала мне и только затем себе. – Она приглашает тебя на чай сегодня днем, если, конечно, ты выдержишь.