юных влюбленных и останавливается на смуглом широком лице соседа.

Он широко и белозубо улыбается в объектив и охотно рассказывает, что зовут его Джон, и что во Францию он приехал с семьей из Эфиопии. Семья — темнокожая молодая женщина с мальчиком лет трёх на руках сидят напротив за столиком, рядом со мной.

Камера смущает Эстер, и только когда аппаратура скрывается под молнией в чёрной сумке, моя соседка широко сверкает искренней улыбкой.

— I like Russian very much…

Огромные глаза, доверчивые и в то же время как будто слегка испуганные, излучают мягкое тепло. Эстер говорит о том, что европейцы очень вежливы и доброжелательны, но у них нет той открытости, которая позволяет вывернуть душу нараспашку перед первым встречным, как у русских и африканцев.

Брюссельский пейзаж незаметно переходит во французский. Совершенно незаметно, но какие-то едва уловимые приметы пространства безошибочно подсказывают женскому сердцу, что оно пересекло невидимую черту, разделяющую страны.

— Мы уже во Франции! — улавливает эти ультразвуки и Таня и тут же начинает планировать предполагаемый маршрут.

Четыре дня, проведенные в Париже два года назад, дают мне право беззаботно задуматься на несколько секунд и предложить начать прогулку с Монмартра (только вопрос, далеко ли он от вокзала).

— No far, — радует Джон и протягивает нам полезный презент — карту французского метро.

Осень шелестела над Монмартром страницами книги перемен.

— Если бы… скажем, в понедельник, тебе сказали, что в воскресенье ты будешь гулять по Парижу, ты поверила бы? — Таня даже закрывает глаза от наслаждения.

Мне тоже верится с трудом, но факт остаётся фактом: жизнь прекрасна и удивительна.

Тане не терпелось увидеть всё и тем самым доказать всем, кто не верил, что это так, обратное.

Как будто ветер рассыпал колоду карт, замелькали кафе и бутики, и не совсем согласна с тем, кто скажет, что два часа в Париже не удовольствие, а сплошное расстройство.

Возле Лувра мы сделали, наконец, небольшую передышку, даже сфотографировались.

— Пришлите фотографии мне, — попросил какой-то месье.

— Пришлем, — легкомысленно пообещали мы и поспешили дальше, в направлении Эйфелевой башни, забыв (и даже не нарочно) взять у навязчивого, но довольно приятного незнакомца e-mail.

Символ Парижа мягко вспыхнул в поздних сентябрьских сумерках и будто хотел нам напомнить «Поторапливайтесь».

Время, действительно, поджимало, и можно было с чистой совестью нырять обратно в метро.

— Только не выбрасывай билет, пока не выйдем из метро, — благоразумно предупреждаю я Таню.

Я довольна собой и жизнью. Сувенирная футболка с котом в сумочке, достигнута и главная цель сфотографироваться с розовым зонтиком на Мормартре. Причем, сидящей на ступенях. Правда, дождя не было и в помине, а фото получилось слегка размытыми, зато я вышла на них похожей на Мерелин Монро. Что ещё нужно для счастья?

Таня счастлива не вполне…

— Я хочу увидеть еще Нотр-Дам, — не оставляла упрямой надежды объять Париж за два часа Таня. — И тогда уже — можно на вокзал с чистой совестью. Мы только выглянем из метро, как зайцы, и сразу назад…

— Как зайцы не получится… Красотища такая, что захочется побывать и внутри…

Мы итак едва успевали на последний экспресс. Как назло у турникета на выходе со мной приключилось то, от чего я предостерегала Таню: куда-то запропастился талончик. Оставалось одно: перелезть через турникет, что, собственно говоря, я и сделала, но пару драгоценных минут тем не менее мы потеряли и, когда запыхавшись, прибежали на платформу, поезд предательски тронулся, но Таня успела нажать кнопку на двери, и створки (о чудо!) распахнулись перед нами, пропуская в вагон первого класса, но об этом мы узнали несколько позднее, когда под строгим взглядом контролёра допивали вино, полагающееся пассажирам, севшим в свой вагон…

— Может быть, судьба дает нам знак, что нам пора переходить в первый класс, — попыталась я посмотреть на недоразумение философски.

— Моя тётя усмотрела бы в этом другой знак, — не согласилась Таня.

Вы, может быть, скажете, что я легкомысленна, но тем же вечером я ехала с Густаво по ночному Брюсселю, а он восхищенно повторял, что я «beautyfull» и «as angel», и что мужчины в России слепые, и потому красивейшие женщины уезжают из страны эшелонами в Европу. Последнее особенно льстило, потому что я только что я только что рассталась с одним занудой, который тоже говорил сначала, что я ангел и собирался даже жениться на мне, но прежде мы решили проверить наши чувства и пожить гражданским браком. Тогда-то всё и началось… Мы плакали друг от друга каждый вечер, потому что он ставил мои тапки симметрично, а я симметрию вообще терпеть не могу, как, впрочем, и тапки, тем более глупо отороченные мехом, как он подарил. В общем, не будем о нём, по крайней мере, до того места, пока мне снова не придётся упомянуть его в романе.

Ночные города, в них есть особая сила, особая власть, особая магия… Густаво — историк и автор семи книг, что-то из области археологии, потому он не совсем доволен обликом современного Брюсселя, в котором, на его взгляд, слишком много деловой помпезности и слишком мало от старины.

Дальше были Гранд Пляс и лягушка, о которой я рассказывала в самом начале, а потом мы оказались поблизости в изумительном французском ресторанчике, который даже днём с огнём не найдёт ни один турист, потому что находится это маленькое чудо на чердаке, куда ведут деревянные ступени.

Небольшие картины на стенах как всплески влюблённости — крыши какие-то, подсолнухи — не помню точно, чему, наверное, виной фирменный коктейль заведения с кусочками фруктов. Но, конечно, я не погрузилась в состояние бесшабашности настолько, чтобы целоваться с Густаво в первый или, может быть, даже уже второй час знакомства, хотя все вокруг только этим, как истинные французы, и занимались, вызывая зависть моего спутника.

Целовались мы следующим вечером уже в другом ресторане и даже поехали к Густаво домой. Четырёхэтажный, с красивейшей верандой, увитой виноградом, тем не менее, он не казался просторным внутри, а больше напоминал скрипучий скворечник с лестницей, стонущей от каждого шага.

— Don’t make noise! — испугался Густаво и показал мне взглядом на огромную фотографию на стене, с которой улыбалась прехорошенькая девчушка.

Весь второй этаж, до которого мы добрались, был завален игрушками, а по дороге на третий мы миновали ещё три фотографии малышки. В доме они попадались буквально на каждом шагу — на стене, на столе, на подоконнике.

Малышку звали Марисабель, и, как обычно и происходит в Европе после развода, она живёт с отцом, а её мама приходит к