– Господа, – сказал принц Конде решительно. –Быть может, вы перестанете упражняться в остроумии? До утра совсем близко, анам нужно немало обсудить…

– Да, конечно, – кивнул Гастон. – Мне простохотелось, чтобы шевалье немного освоился в нашем обществе и пересталстесняться…

– По-моему, он вполне освоился. Не правда ли, шевалье?

– Да, разумеется, – сказал д’Артаньян и дажепринял позу, казавшуюся ему непринужденной и вполне соответствующей моменту.

– Мы уже успели немного поговорить, – сказалагерцогиня, положив голову на плечо д’Артаньяну. – Шевалье, как я ипредполагала, горит желанием изменить свое убогое положение… и не боится риска.

– Приятно слышать, – серьезно кивнул принцКонде. – Именно эти побуждения и делают из людей отличных заговорщиков… Ктому же вы, дорогой Арамис, служите у де Тревиля, а значит, вам будет еще легчепринять приглашение на охоту…

– На охоту? – переспросил д’Артаньян.

– Вот именно, – сказал Гастон Анжуйский. –Охота будет, надо вам сказать, на красного зверя, ха-ха-ха! Объяснять вамподробно или вы проявите сообразительность? Ну-ка, шевалье, я хочу узнать,острый ли у вас ум…

– Я, кажется, понимаю, – медленно произнесд’Артаньян, сведя в одно все слышанные до этого намеки, кое-какие собственныедогадки и наблюдения. – Вы, господа, намерены сместить кардинала?

Принц Конде с хищной улыбкой сказал:

– Браво, шевалье! Но вы чуточку не угадали. Вернее,остановились в своих рассуждениях на полдороге. Мы вовсе не намерены егосмещать. Мы твердо намерены его убить. Только так можно рассчитывать от негоизбавиться раз и навсегда. Потому что его высокопреосвященство, надо отдать емудолжное, противник страшный. Такие люди перестают быть опасными, толькооказавшись в гробу. Все прежние попытки сместить, как вы выражаетесь, кардиналани к чему не привели – его величество, как всем известно, страдаетраздвоенностью натуры. С одной стороны, кардинала он ненавидит, как ребенокненавидит строгого ментора, с другой же – чувствует себя за спиной Ришелье такуютно и безопасно, что никогда не отважится с ним расстаться… Я много думал надсложившейся ситуацией и пришел к выводу, что действовать прежними методамиболее нельзя. Его надо убить, черт побери! Проткнуть, как каплуна, благо многиесделают это с превеликим удовольствием!

– Именно это я вам и пыталась втолковать чуть ли не двагода, мои прекрасные господа… – тоном уязвленного самолюбия прервала егогерцогиня.

– Мари, Мари… Ну ладно, вы были правы, вы светоч разумаи здравого рассудка, а мы с Гастоном были глупцами… Довольны вы теперь? Вот иотлично. Итак, дорогой Арамис… Всякий заговор проходит две стадии – разговорови действий. Разговоры уже позади. Действия вот-вот будут предприняты. Готовы ливы в этом участвовать?

"Интересно, сколько я проживу, если вдруг решительнооткажусь? – подумал д’Артаньян. – Пожалуй, ровно столько времени,сколько ему понадобится, чтобы броситься к двери и крикнуть вооруженныхсообщников, так как когда человеку предлагают участвовать в таком вот дельце,поблизости непременно спрячут парочку вооруженных сообщников на случайнепредвиденных осложнений…"

– Господа, неужели я похож на человека, способногоупустить такой шанс?! – воскликнул он непринужденно. – Простите запрямоту, но мы, провинциальные рубаки с пустым кошельком, просто вынуждены бытьциниками и хвататься за любую возможность… Я хорошо представляю, какие выгодыждут человека, оказавшегося на вашей стороне в таком вот предприятии…

– Боюсь, шевалье, вы не вполне представляете все выгодыдружбы с нами и верного служения нам… – вкрадчиво сказал Гастон Анжуйский.

– Простите, принц? – поднял бровь д’Артаньян.

– Весь вопрос в том, насколько далеко простирается вашцинизм, – сказал Сын Франции с тем же коварным и хитрым выражением.

– Дьявольщина! – воскликнул д’Артаньян. – Аесли я вас заверю, что он вообще не стеснен границами, рубежами ипрепятствиями?

– Он мне нравится, черт возьми, – сказал принцКонде. – Не то что все эти идеалисты, с ними вечно хлопот полон рот…По-моему, вы можете говорить с ним откровенно, принц. Во-первых, он жаждетсделаться персоной, а во-вторых, вне всякого сомнения, хорошо представляет, чемдля него чревата измена, так что нет нужды брать с него страшные ипрочувствованные клятвы, которые люди циничные все равно нарушают без зазрениясовести…

– Герцогиня, – в приступе внезапного озаренияпроизнес д’Артаньян, повернув голову так, что их лица почтисоприкасались. – Я правильно понял произнесенные вами стихи? Вы ведь незря упомянули, что смерть будет одинаково безжалостна и к Господину, и кПрелату… Сдается мне, охотники не ограничатся одним зверем… Ваши замыслынаправлены гораздо дальше. Выше, я бы выразился…

– Вы видите в этом что-то пугающее? – небрежнымтоном, словно случайно положив руку на эфес шпаги, осведомился принцКонде. – Или категорически для вас неприемлемое?

Д’Артаньян ощутил, как напряглась прильнувшая к немугерцогиня, и понял, что настал кульминационный момент.

– Быть может, я и разочарую вас, господа, – сказалон, – но замысел этот мне не кажется ни пугающим, ни неприемлемым, атолько лишь крайне выгодным.

Брат короля и кузен короля обменялись быстрыми взглядами,после чего Конде медленно убрал руку с эфеса. Гасконец физически ощутил, какослабло витавшее в воздухе напряжение.

– Я же говорила вам, что он подходит, – сказалагерцогиня.

– Что бы мы делали без вас, Мари… – усмехнулсягерцог Анжуйский. – Дорогой Арамис, вам, как и многим провинциалам,наверняка приходилось охотиться?

– Конечно.

– И вы разбираетесь в охотничьих собаках?

– Неплохо.

– Вы воспитываете щенков, отбираете лучших…

– Случалось не единожды.

Герцог Анжуйский прищурился:

– А случалось ли вам топить еще слепых щенков? Тех, изкого заведомо не могло выйти никакого толку?

– Бывало, – сказал д’Артаньян.

– Собственно говоря, этим нам и предстоит заняться.Вполне возможно, какой-нибудь чувствительной натуре утопивший хилого щенкасобачник покажется варваром и палачом – но человек понимающий-то знает, что этоделается не из склонности к мучительству, а ради улучшения породы… пожалуй что,в интересах самого щенка, в противном случае обреченного на болезни ипрозябание…

Д’Артаньян подумал мельком, что мнением самих щенков, строгоговоря, никто никогда не интересовался. Могло оказаться, что у них имелась свояточка зрения, решительным образом расходившаяся с намерениями владельца псарни.Но он промолчал: как бы там ни было, в словах его собеседника был свой резон –в доме д’Артаньяна не раз топили слабых и болезненных щенков, из которых немогло вырасти ничего толкового, и эта печальная процедура знакома каждомузавзятому собачнику…