Было еще кое-что. То, что Гадес старательно гнал от себя… но Персефона должна знать.

– Я не…

– Подожди, Сеф. Я хочу поговорить.

Она нахмурилась. Как будто по интонации поняла, что это действительно серьезно. Садиться Гадес не стал, но от двери отошел.

– Ты помнишь, что говорил Танатос?

Она кивнула.

– Он имел полное право меня винить, – сказал Гадес. – Он говорил о Макарии, богине блаженной смерти.

– Кто она?

– Моя дочь.

Софи подняла голову, ее лицо вытянулось, и Гадес запоздало подумал, что не стоило, наверное, говорить так прямолинейно.

– Когда уже не существовало той Греции, а ты еще не переродилась, я был с одной смертной. Она родила Макарию.

Софи помолчала задумчиво. Кивнула:

– Расскажи мне все.

И в этих словах плескался Стикс и шелестели асфодели. Персефона сказала это как королева Подземного мира, а не как богиня весны.

– Бо́льшую часть времени Макария проводила в Подземном мире, они действительно хорошо ладили с Танатосом. А потом она исчезла. Много лет назад. Я не знаю, что произошло. Танатос утверждает, с ней что-то случилось, винит меня, что я не смог защитить ее даже в Подземном царстве. Ты же всегда говорила, что она могла просто сбежать. Ей нравились люди, и она очень самостоятельная.

– Она жива?

– Да.

В этом Гадес уверен. Он бы знал, случись что-то с его единственной дочерью.

Хотя он до сих пор не понимал, что тогда произошло и почему она исчезла. Почему не пожелала возвращаться.

– Это все? – спросила Софи. Гадес не мог понять ее интонаций, но кивнул. – Тогда поехали. Фенрир заждался.

Казнь решили провести там же, в клубе Сета. Чтобы после этого наконец-то выпроводить оттуда всех божественных существ и открыть заведение. Гадес спросил, когда узнал обо всем, не считает ли Сет, что это слишком, но тот лишь пожал плечами:

– Отличный пиар для клуба среди богов. Тут умер Посейдон и казнен Фенрир.

Народу набралось не меньше, чем на приеме Зевса – и примерно того же самого. В машине Софи почти не разговаривала, а в клубе сразу исчезла, когда заметила Нефтиду. Гадес только рассеянно ходил в толпе, пока его не отловил Сет и не отвел в сторону.

– Что случилось? – нахмурился Сет.

– Рассказал Софи о Макарии.

– Зачем?

Гадес пожал плечами.

– То есть ты ей рассказываешь о вечной любви, а потом выдаешь, что однажды, пока она взрослела, ты успел потрахать смертную, которая залетела? Готов спорить, ты был не очень деликатен.

Сет вздохнул и повел Гадеса к бару, где уже толпился народ. Послышался даже высокий звонкий голос Амона, но самого его видно не было. Налив рюмку чего-то мутного, Сет подвинул ее к Гадесу. И только после того, как тот выпил, осторожно спросил:

– А ты не думал, что Макария может быть замешана во всем этом?

Жидкость отчаянно горчила и обжигала горло. Гадес поморщился, но Сет не отставал:

– Может, поэтому хотят получить власть именно твоих мертвецов? Макария твоя дочь, она их точно удержит.

– Нельзя использовать силу мертвецов собственного царства.

– Да, неувязка. Но ты и Макария никогда не были близки, она скорее дочь Подземного мира, а не твоя.

– Ты не очень помогаешь.

– Извини.

Гадес всмотрелся в Сета, только теперь заметив, что тот совсем не пьет. Слишком бледный, измотанный – Гадес настолько погряз в мыслях о дочери, которую почти не знал, что перестал замечать, что творится с теми, кто рядом. Макарии не было столетия, она явно не хотела возвращаться, и даже если вдруг окажется, что она на стороне убийц, Гадес не может ничего изменить. И нет смысла об этом беспокоиться.

Не об этом.

– Ты же пил с утра зелье?

– Да, – ответил Сет, явно думая о чем-то своем. Его либо действительно не волновало, что теперь порций хватает только на один прием в день, а не два, либо не вспоминал об этом. – Поговори с Хель.

– Зачем?

– Аид, мы начнем минут через десять и убьем ее брата. Просто поговори с ней.

Сет кивнул в сторону, и Гадес наконец-то заметил Хель. Она сидела за столиком, и вокруг нее словно образовалось пустое пространство – каждый старался обходить мрачную богиню, потягивающую коктейль через трубочку.

Гадес подсел молча, не спрашивая разрешения. Поймал равнодушный взгляд Хель.

– Почему ты здесь, а не с братом?

– Он оказался слаб.

Гадес посмотрел на Хель с недоумением:

– Слаб? Но он защитил тебя.

– И этим показал слабость. Он смирился. Зато теперь кельтские боги получат его кровь, они будут удовлетворены. И многие другие.

В ее словах не слышалось злости, только бескрайнее спокойствие ледяных пустошей. Без тепла, без жизни.

И Гадес подумал, что не хочет быть мягким или сочувствующим.

– Все, кто тебя любит, умирают, – негромко сказал он. – Фенрир, до этого Бальдр.

– Он был милым. Я могла уговорить его на что угодно.

– Принести себя в жертву?

Хель вскинула голову, косточки в ее волосах стукнули друг о друга. В ее глазах Гадес ожидал увидеть что угодно, страх, ярость – но в них отразилось что-то такое, что похолодел уже он. Гадес невольно попал в точку: Бальдр действительно участвовал в создании Оружия Трех Богов, принес себя в жертву ради этого – и уговорила его Хель.

– Я любила брата, – тихо сказала она. – Но он сделал выбор.

– Он выбрал тебя!

– И это слабость.

Она встала и исчезла в толпе так стремительно, что Гадес не успел ничего сказать. Он вскочил, начал оглядываться, пытаясь отыскать Хель, но богиня смерти будто растворилась.

Нельзя воспользоваться силой мертвецов своего царства. Но можно чужого. И Гадес не сомневался: пусть Хель не повелевала тенями, но подхватить силу Подземного царства она точно смогла бы.

В зал ввели Фенрира. Он не пытался сопротивляться, просто шел, не поднимая головы, и его лицо закрывала длинная челка и спадавшие по бокам пряди.

Хель подошла к Фенриру. Длинные белые волосы не давали увидеть выражения ее лица, она шепнула пару слов брату. Со стороны это могло выглядеть как прощание. Но когда Хель снова слилась с собравшимися, Гадес увидел, как Фенрир вскинул голову. Как в его глазах отразились ужас и боль.

Возможно, он даже подозревал – но не верил. Напоследок Хель решила рассказать ему правду.

Гадес дернулся вперед, почти ухватил свою силу, чтобы остановить происходящее, но рядом возник Зевс, чуть не падая. Гадес подхватил его, а когда снова поднял голову, было уже поздно: Амон перед Фенриром вскинул руку.

Солнце впивалось поцелуями в кожу Фенрира, разливалось огнем по его волосам и стекало на пол. Оно уносило с собой боль, радость – все