– Эй, парень, всего пятьдесят реалов початок! Накинешь пятерку, полью маслом. Чистая еда, никакой химии!

Оторваться от настырной бабы не было никакой возможности, на него и так уже косились с надеждой, опознав потенциального клиента, да и в воду лезть не хотелось – под бурным потоком вполне мог скрываться распахнутый люк канализации; не глядя, Хенрик сунул торговке смятую мокрую бумажку и получил еще теплый сверток из промасленной бумаги. Расталкивая плечами маленькую толпу, устремился дальше, едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться зубами в початок прямо тут, под взглядами разношерстной братии.

– Он мне будет говорить! – раздалось рядом: молодая женщина с миловидным лицом, испорченным выражением подозрительной злобы, что-то доказывала покупателю – мужичку, кривящему губы в скептической ухмылке.

– А я говорю – больше двухсот они не стоят! – доказывал мужичок. – Старье!

– Мыла не надо?

Хенрик отшатнулся от едко пахнущего брикета, сунутого под самый нос.

– Почем отдаешь? – Какой-то парень оттеснил Хенрика, присматривался к товару, хотя было ясно, что он больше ищет, чей карман недостаточно крепок.

Вот ведь скотство какое, удивился Хенрик. Через три дня тут все разнесут в клочки, а они продолжают копошиться, как черви, упрямо не желая вылезать из своих забот.

– Так берешь ботинки? Хорошие, таким сносу нет, – снова спросила женщина.

Хенрик непроизвольно опустил глаза, увидел предмет торга со смешными шнурками в красно-белую полоску. Он сразу же вспомнил: мертвые развалины, старик с мальчиком, тележка, дрожащие пальцы девушки, перевязывающие эти самые шнурки в тщетной попытке оттянуть время.

Он был поражен. Случай с ботинками потряс его так же, как двуличие начальства. Он не испытывал угрызений совести из-за убийства племянника гроссгерцога – туда ему и дорога, а если его и беспокоили воспоминания о крике девушки на лестнице, то он всегда мог успокоить себя мыслью, что выстрелил в нее в целях самозащиты. Но то, с чем он столкнулся теперь, казалось ему вопиющей несправедливостью: своим сверхчутким носом он узнал запах, запах страха и обреченности, его трудно описать словами, но спутать ни с чем невозможно. Он отпустил эту невинную душу вовсе не затем, чтобы она попала в грязные лапы таких людишек, как эти.

– Триста пятьдесят – последнее слово, – сказал мужчина.

– Черт с тобой! – и ботинки сменили владельца. Хенрик не сводил глаз с хитрого и злого лица. Он увидел, как она локтями прокладывает себе дорогу в толпе, и двинулся следом.

Выбравшись во двор, он едва успел заметить, как она заворачивает за угол; мокрые полы пальто хлопали ее по ногам. Боясь спугнуть жертву, Хенрик нацелил на нее камеры и отстал, стараясь не попадаться ей на глаза. Он забыл про еду; непонятно, чего больше было сейчас в его голове: облегчения оттого, что кто-то сделал за него неприятную работу, или ярости, что кто-то посмел грубо вмешаться в его жизнь, оспорить его право не только карать, но и миловать наперекор указаниям тех, кто всю жизнь помыкал им как вздумается. Он узнавал места, где они шли, он уже был тут утром – вон тот магазин, где он решил передохнуть, а здесь он остановился, чтобы переждать, пока проедет полицейская машина; у этого переулка он попытался протереть объективы камер, но все было бесполезно – дождь заливал их снова и снова.

Невероятно, как быстро она шла. Что-то дьявольское было в этом стремительном беге по мокрым тротуарам, по лужам и потокам воды из водосточных труб. Она придерживала полы пальто, приподнимала их повыше, чтобы не мешали прыгать через промоины. Он подумал: они с нею расправились. Конечно же, эти «они» – люди из компании Арго. Бедная глупышка помешалась на сенсациях, совершенно не представляла, с чем столкнулась, с какой огромной и безжалостной машиной вздумала играть в кошки-мышки. Этот Арго – такие ни перед чем не останавливаются. Хенрик вспоминал лица тех, с кем имел дело: священников, чиновников, бизнесменов, журналистов, офицеров полиции – да кого только не перемалывала эта кровавая мельница… У лиц были отрешенные взгляды, так бывает, когда человек осознает неизбежность смерти, сдается, смиряется в последний миг, когда пуля уже вырвалась из ствола; тогда-то и появляется это отрешенное выражение, удивительное сочетание блаженства и опустошенности, неземная мудрость светится в глазах в этот последний миг. Неужели он найдет ее такой же – с остановившимся взглядом? Впервые со дня смерти матери Хенрик беспокоился о ком-то, кроме себя самого.

Пройдя мимо магазина, женщина свернула направо, в узкий переулок, застроенный серыми бетонными коробками-близнецами. Дождь смыл мусор, растворил вонь, шершавые пропыленные стены влажно блестели, было странно видеть, как блеск воды преображает унылые стекла.

Он дождался, пока ее шаги стихнут на лестнице, и тихо поднялся следом. Изрисованная лестничная клетка. Лифта нет. Тусклые лампочки забраны решетками, залиты какой-то дрянью, но все-таки работают, распространяя вокруг призрачный свет. Двери одинаковы: все, как одна, массивные, непробиваемые. Мой дом – моя крепость.

– Кто там? – раздался из-за двери подозрительный голос.

– Газовая компания, – небрежно произнес Хенрик. – В доме утечка.

– У нас за все уплачено, – голос был исполнен непреклонности.

– Да мне плевать на ваши задолженности, мы проверяем магистрали.

– Иди своей дорогой.

– Мне-то что, я пойду. Поставьте подпись, что не имеете претензий. Мне же легче. Охота мне по вашим норам колупаться. За эти деньги здороваться по утрам, и то не каждый день.

За дверью совещались, было слышно, как женщина шепотом уверяла кого-то, что это никакой не газовый мастер – обычная шпана, даже без комбинезона. Мужской голос отвечал ей, что в кухне действительно воняет и что на прошлой неделе у какого-то Бербера вся семья из-за утечки отравилась.

– Покажите удостоверение! – наконец, потребовал голос.

– Вот, гляди, – и Хенрик помахал перед камерой глазка карточкой частного охранника, украденной им с полгода назад.

– Сунь под дверь!

– Ага, щас! Ищи дурака. Что за день сегодня – сплошные самоубийцы! Черт с вами, хотите взорваться – взрывайтесь, но за газ-то кто платить будет?

Дверь чуть сдвинулась в сторону.

– Что у тебя в сумке?

Он усмехнулся:

– Известно что – взрывчатка. Хватит, чтобы ваш дом в клочки разнести.

– Входи. Ноги вытирай. – Дверь отодвинулась достаточно, чтобы он смог протиснуться. Его всегда удивляло, как убедительно действует на людей правда. Ты хочешь солгать – и не лжешь, но привычка видеть во всем скрытый подвох превращает людей в доверчивых идиотов: в сумке Хенрика, кроме дежурного набора для выживания, действительно присутствовала пара пленочных мин, способных в пять минут сжечь такую бетонную коробку, как эта.

Дальнейшее было делом техники. Он катнул внутрь таблетку световой гранаты, зажмурив глаза и закрывшись рукавом: резкий щелчок, красная вспышка в глазах, удивленные вздохи – ужас и боль придут лишь через пару мгновений; ворвался в тесную прихожую и задвинул дверь. Короткие безжалостные удары – он нокаутировал худого парня с обрезком трубы и давешнюю женщину; оба стояли, как в замедленном воспроизведении поднимая руки к глазам, рты их только раскрывались для крика; оба с шумом повалились на пол, женщина зацепила вешалку и тяжело зашевелилась под ворохом накрывшей ее одежды. Молнией он пронесся по квартире, пинками распахивая двери и шаря револьвером перед собой. Проверил даже шкафы с одеждой. Никого. Но в кухоньке с осклизлыми от жира кафельными стенами на спинке стула сохла рубаха в клетку. ЕЕ рубаха.