— Ты у меня — герой! — сказала ласковым теплым голосом.

Добрынину нежности служебной жены были вообще-то ни к чему, а от поцелуя в висок он весь сжался и напряг мускулы, чтобы подавить ненужное желание. Но слова служебной жены, а точнее — слово «герой» мягко легло на душу, и сделалось от этого Павлу Александровичу приятно. Сразу смягчилось его отношение к этой женщине, и, преодолевая свое стеснительное скудословие, он спросил:

— А ты, Мария Игнатьевна, где была?

— В командировку ездила, — спокойно ответила служебная жена. — Военным помогала…

Добрынин, услышав это, удивился и понял, что он о своей служебной жене совершенно ничего не знает.

— А по какой части командировка? — выдавил он из себя еще один вопрос.

— Я ведь председатель женкомиссии Верховного Совета по вопросам материнства и счастливой семейной жизни…

Добрынину при этих словах стало нехорошо, голова закружилась, и он встал на ноги.

— Что с тобой, Павлуша?! — обеспокоенно спросила Мария Игнатьевна.

— Что-то с головой…

— Ты устал, наверно. Сколько пережил-то! Может, немного водочки выпьешь? — удивительно ласково пропела жена.

Павел Александрович закивал.

— Садись, садись, Павлуша, я сейчас! — и Мария Игнатьевна, вскочив, вышла на кухню.

Добрынин снова сел на диван. В голове его царил сумбур.

Мария Игнатьевна, возвратившись в комнату, поднесла мужу стопочку водки и маленький соленый огурчик. Павел Александрович выпил и закусил. Немного полегчало;

— Давай я тебе о своей командировке расскажу! — предложила служебная жена и тут же, не дожидаясь согласия Добрынина, начала: — Я по Белоруссии ездила, по военным частям. На пограничных заставах была. Восемь тысяч декалитров крови собрала…

— Чего? — напуганно переспросил муж.

— Крови, — повторила Мария Игнатьевна и пристально посмотрела в глаза Добрынину. — А ты… ты, может быть, не знаешь ничего?! Ты ж там был, где ни радио нет, ни газет… Конечно, ты не знаешь!

— Что я не знаю?

— Ну… о всесоюзной кампании по сбору крови.

— А зачем кровь собирать? — все еще озадаченно спросил народный контролер.

— На случай войны, — ответила Мария Игнатьевна. — Международная обстановка очень напряженная. Вот и взял советский народ обязательства: дать Родине миллион декалитров крови. В первую очередь, конечно, военные и коммунисты сдают. С ними проблем никаких нет. А вот крестьяне-колхозники… — и Мария Игнатьевна неодобрительно покачала головой. — Они не понимают… Еще не изжит собственнический инстинкт.

— А как это кровь можно у человека взять? — задумался вслух народный контролер. — Это же трудно…

— Да нет в этом ничего трудного! — разубедила его служебная жена. — Очень даже легко, медицинский способом из вены. Для этого специальный пятидесятитысячный отряд фельдшеров подготовлен. Они так и называются — пятидесятитысячники. А ты, наверно, Павлуша, еще кровь не сдавал, раз не знаешь об этом?

Добрынин почувствовал, как похолодели его ноги. Крови он не сдавал, да и не очень-то хотелось ему ее кому-то отдавать. Однако надо было отвечать на вопрос жены и отвечать так, чтобы она ничего плохого о нем не подумала.

— Нет еще… — вымолвил Павел Александрович. — Я не знал…

Прозвучало неубедительно, Добрынин сам услышал нотки трусости в своем голосе и скривил губы. А тут еще почему-то, может быть от мыслей, на языке ощутился вкус крови.

— Ничего, не бойся! — успокоила его Мария Игнатьевна. — Еще пять месяцев можно сдавать!

— А-а, — сказал Добрынин. — Хорошо…

— Павлуша, может, ты пообедать хочешь? Ты обедал сегодня?

— Нет, — ответил народный контролер. — Но не хочется…

— Так нельзя относиться к собственному здоровью! — строго произнесла служебная жена. — Ты же себе не принадлежишь! Ты принадлежишь Родине, а значит любая болезнь твоего организма — вредительство! Понимаешь?

Добрынин кивнул.

Мария Игнатьевна пошла в кабинет, чтобы по телефону заказать обед.

Народный контролер, оставшийся наедине с собою, ощутил в голове неприятное движение мыслей, из которых все или почти все оканчивались вопросительными знаками. Что делать? Как вести себя со служебной женой, особенно если принять во внимание то, что она — председатель комиссии женсовета Верховного Совета? Надо ли докладывать ей о проделанной работе? Обязательно ли надо ее обнимать, если она обнимает его первая? Десятки вопросов, от самых, казалось бы, простых и глупых до полностью непонятных, блуждали по утомленному, а оттого и сумрачному сознанию народного контролера. От этого блуждания уже начинала по-настоящему болеть голова.

— Сейчас принесут! — радостно сообщила Мария Игнатьевна, вновь появившись в большой комнате. — Я пойду на кухне стол вытру.

Добрынин проводил служебную жену взглядом и снова, к своей кратковременной радости, остался один.

В кабинете зазвонил телефон.

Народный контролер подумал, что жена услышит и сама побежит туда, чтобы снять трубку. Ведь это ей звонят. Это она здесь живет постоянно. Но Мария Игнатьевна не шла, а телефон звонил и звонил, и пришлось Павлу Александровичу встать и самому пойти к этому монотонно дребезжащему аппарату. Зайдя в кабинет, Добрынин подошел к столу и взял трубку.

— Алло! Алло! Это квартира товарища Добрынина? — вырвался из трубки резкий мужской голос.

— Да, — ответил Павел Александрович.

— А кто у аппарата? — спросил голос, — Я… Добрынин…

— А, здравствуйте! За вами выехал автомобиль! Собирайтесь! Через пять минут спуститесь к подъезду!

— Хорошо, — согласился Добрынин и тихо обрадовался возможности избежать «семейного» обеда.

Из трубки уже неслись короткие гудки, а Добрынин все держал ее и держал, думая о чем-то своем, сокровенном и родном, как прошлое.

— Павлуша! — долетел из глубин квартиры голосок жены.

Народный контролер опустил трубку на рычаги аппарата, вышел в прихожую и, обув сапоги, заглянул на кухню.

— Я это… обедать не смогу… За мной автомобиль послали… Мария Игнатьевна, вы уж…

— Что с тобой, Павлуша?! — искренне удивилась служебная жена. — Что это ты со мной так разговариваешь, будто я тебе не самый близкий человек!

— Извини… — выдохнул Добрынин. — Мне вниз идти надо. Автомобиль послали.

— Ну ничего, я попрошу, чтобы твой ужин на плите держали, пока не вернешься! — пообещала Мария Игнатьевна и, легкой походкой подойдя к нему, опять поцеловала в висок.

— Я пойду! — уже более решительно произнес народный контролер и быстро вышел из квартиры, прихлопнув за собой двери покрепче, чтобы сработала механическая защелка английского замка.