Это разговор между тобой и духами. А все остальное — возложение рук, жжение табака или курительных палочек — нужно лишь для сосредоточения внимания.

— Так, и что мне делать? — Томасу ужасно хотелось провалиться сквозь землю. Или заплакать.

Воронова женщина пожала плечами.

— То же, что шаманы и делали давным-давно, когда еще не существовало ритуалов и песен. Придумывай. Определись, чего ты хочешь, и тогда добьешься своего.

Парень бросил отчаянный взгляд на Калико и Рувима, но те помочь ему никак не могли.

Гордо вновь улегся, в очередной раз приняв размеры обычной крупной собаки. А забытый всеми Сэмми с остекленевшим взглядом тихонько отполз в сторонку.

— Наверно, она все-таки права, — произнес наконец Рувим. — Шаманы ведь не всегда знали, как действует их магия. Когда-то им приходилось все выяснять на собственном опыте, так же как и Джимми Чолле — обучать первых псов-воинов обретать животное обличье. Кто-то же все это придумал.

— Боюсь, этот кто-то определенно не я, — проговорил Томас.

Вождь покачал головой:

— Откуда тебе знать? Сначала попробуй.

— Я… — начал было парень, но вдруг осекся.

Он устремил взгляд туда, где горы иного мира, убегая за горизонт, сливались с невероятно голубым, таким, какого не бывает в реальном мире, небом. За последние два дня почти все стало казаться Томасу каким-то ненастоящим. Или…

Он обернулся к Консуэле:

— То перо, что я вам отдал, оно все еще у вас?

5. Стив

— Ты очнулся.

Я продираю глаза и обнаруживаю, что лежу на широкой плоской скале, а рядышком, скрестив ноги, сидит Консуэла Мара. Волосы ниспадают ей на лицо, когда она склоняется и с интересом разглядывает меня.

Ее лицо да огромное голубое небо — вот и все, что я вижу. Воздух разреженный, беспрестанно задувает ветер, и на основании этих признаков я заключаю, что по-прежнему нахожусь высоко в горах иного мира. Однако у меня возникает ощущение, что, кроме нас двоих, здесь больше никого нет.

— Где я?

Вопрос как будто ее забавляет.

— Понятия не имею. Наверно, где-то в твоем сознании.

— Где-то в моем… — я трясу головой в надежде прояснить мысли. Последнее, что я помню, это как на меня нападает призрачная птица треклятой вороновой женщины.

Впрочем, не совсем так.

Птица не нападает на меня. Она влетает внутрь меня.

— Ты не Консуэла, — вдруг говорю я. Не знаю, с чего я так решил, но стоит словам сорваться у меня с языка, и заключение уже не вызывает у меня сомнений. Взгляд у женщины несколько иной — помягче, пожалуй, — хотя во всем же остальном она выглядит в точности как Консуэла, прямо вылитая сестра-близнец.

Я с кряхтеньем усаживаюсь, и она, не вставая, немного отодвигается и отвечает:

— Верно. Я — Ситала.

— Ты родственница Консуэлы?

— В некотором роде. Можешь считать меня ее теневой сестрой. Ее памятью, почерпнувшей свою вещественность из магии ветра и гор.

Не самое внятное объяснение, но пока меня волнуют другие вещи.

— И что мы здесь делаем?

— Я хотела с тобой поговорить, — улыбается Ситала.

— Мое внимание можно было привлечь и как-то попроще.

Она кивает.

— Только разговаривать с тобой я могу лишь при таких обстоятельствах.

— Когда находишься у меня в голове.

Женщина снова кивает, затем в ее взгляде появляется нечто сродни сочувствию.

— Что это за место? Так пустынно!

— Это уж как посмотреть. Если мы вправду внутри меня, место здорово смахивает на то, которое я воображаю во время медитаций. Лично я нахожу его умиротворяющим.

Ситала неспешно оглядывается по сторонам, словно прицениваясь к окружающей нас пустоте. Мне и смотреть не надо, пейзаж я знаю прекрасно: небольшое плато, срезанная верхушка горы — островок буквально посреди ничего. В какую сторону ни кинь взгляд, кроме бесконечного неба, ни черта не видать. Ни других гор, ни суши вообще.

Наконец, женщина снова обращает внимание на меня и придвигается поближе. Все-таки выглядит она гораздо невиннее своей сестры. Мы встречаемся взглядами.

Лицо ее медленно озаряет лучезарная улыбка, а затем она произносит:

— Тебе не в чем раскаиваться.

— Что-что?

— У нас уже был этот разговор. Но поскольку ты его не помнишь, я рада, что мы беседуем снова.

— Слушай, я понимаю, что вы, майнаво, без сверхъестественной чертовщины и мудреных загадок просто жить не можете, но если ты надеешься получить от меня хоть сколько-то вменяемые ответы, не городи всякую чушь. Другими словами, или говори внятно, или заткнись.

Я подкрепляю свою тираду мрачным взглядом, однако улыбка женщины не меняется. И она действительно искренняя. Определенно, происходящее Ситалу неимоверно забавляет, и подобная реакция немного выводит меня из себя. Ведь смеется-то она не надо мной, а над чем-то, что должно веселить и меня. Да только я не понимаю прикола. И это неприятно.

— Хорошо, попробую еще раз, — говорит она. — Теперь ты знаешь, что мир совсем не таков, каким ты видел его прежде, так?

Понятия не имею, откуда она прознала про это. Коли на то пошло, я вообще не понимаю, как призрачный ворон может превратиться в женщину, которая вместе со мной сидит внутри моей головы — в придуманном мною месте.

Я решаю немного потянуть время:

— Откуда ты знаешь, чего я вижу или не вижу?

— Терпение. Просто ответь — права я или нет?

Я неохотно киваю.

— И с подобным новым мировосприятием, — продолжает Ситала, — допускаешь ли ты, что можешь быть не знаком с кое-какими проявлениями окружающего мира?

Мне не терпится, чтобы она поскорее перешла к сути, однако я снова послушно киваю.

— Ты спрашивал, кто я такая, и я ответила, что прихожусь Консуэле теневой сестрой, но ты ведь не понял, что это значит, так?

— Ты еще сказала, мол, являешься ее памятью.

Женщина хлопает в ладоши, как восхищенная разумным ответом малыша воспитательница детского садика, и чуть откидывается назад.

— Когда долго живешь, память становится бременем. А Консуэла существует с самых первых дней мира — почти с того момента, когда Ворон, ее муж, извлек все это из своего большущего пузатого котелка. И воспоминаний у нее больше, чем она может вынести.

— Ясно… — выдыхаю я, хотя мне по-прежнему невдомек, к чему она клонит.

В глазах Ситалы вспыхивает лукавый огонек: мои ощущения ей доподлинно известны, уж это-то я понимаю.

— Кузены обходятся с этим грузом по-разному, — продолжает она. — Одни живут только настоящим, для них в самом прямом смысле не существует ни прошлого, ни будущего. Другие поступают более благоразумно — удерживают в памяти примерно сотню лет. Третьи сходят с ума.

— И как насчет Консуэлы? Она в какой категории? В последней?

Ситала качает головой:

— Нет. Есть кузены, способные… м-м, скажем, призвать свою тень.