— По радио говорили?

— Почему? Я и книги читаю. У меня мама ими торгует, иногда приносит, читать заставляет…

— Все, — сказала я, — отдавай мою еду.

— Мы уже на ты? — Петя обрадовался, но пакеты из рук не выпустил.

— Нет, это я на ты. А ты на вы.

— Давай я хоть до лифта донесу. Или до квартиры. Или…

Я попыталась отнять пакеты, он ловко спрятал их за спину и застыл усмехаясь.

«Ну почему они все такие козлы?» — подумала я, напрягла самообладание и очень спокойно сказала:

— Петя, спасибо тебе. Ты мне очень помог. Настроение поднял. Давай ты не будешь мне его опускать, а?

Петя понял и протянул пакеты мне. Пахло из них так, что у меня голова закружилась. Пришлось поставить их на землю, чтобы не перевести дух.

— Ну хоть телефон-то дай, — попросил Петя.

Я помахала ему ручкой и полезла в сумочку за ключом.

— Тогда я тебе свой дам, — решил Семеныч.

Пока Ира нашла в своей громадной сумке ключи, он успел чиркнуть номер на какой-то бумажке. Петрова решила, что выбросить ее прямо сейчас будет по крайней мере невежливо.

— Дверь подержи, — попросила она. — Спасибо.

— Но ты хоть позвони мне, ладно? — Семеныч так и стоял в открытой двери.

Ира засмеялась и пошла к лифту.

Не знаю, какой гений придумал микроволновку и полуфабрикаты, но в этот вечер я на него молилась! Уже через полчаса я была сытая, как волк непосредственно перед приходом дровосеков. Сидеть не могла, с дивана скатывалась. Чтобы немного прийти в себя, вышла на балкон.

Было хорошо и спокойно, как будто не случилось со мной всех этих бед. Я прислонилась к стене и погладила себя по пузу. Вспомнила про бумажку с телефоном в кармане.

Ира развернула бумажку. На ней было семь цифр и слово «Семенович».

— Извини, Семеныч, — сказала она, скомкала бумажку и выбросила в мусорку.

Открытый ноутбук призывно стоял на столе, Ира разбудила его ласковым движением руки.

— Марин, все у нас с тобой будет хорошо, — прошептала Ира.

И где-то далеко, по ту сторону монитора, сытая и уже почти счастливая девушка Марина лезет в мусорное ведро и начинает аккуратно разглаживать мятый листочек.

Я улыбнулась, полезла в мусорку, и принялась аккуратно разглаживать мятый листочек.

Сентябрь 1982 года

«Картошка» оказалась «морковкой».

Первокурсники не возражали. Морковку, в отличие от традиционного студенческого корнеплода, можно было сразу по извлечении из земли вытереть рукавом и съесть — а есть хотелось непрерывно. Особенно сильной части курса. Физфак — факультет преимущественно мужской, поэтому самая лучшая морковка до мешков не доходила, исчезая в луженых желудках студентов. А самая-самая лучшая доставалась хрупким первокурсницам. На всю «морковную» бригаду их было семь, поэтому особых проблем с поклонниками не возникало.

Впрочем, у Оленьки Некрасовой проблем с поклонниками не было никогда. В противовес фамилии была она красавицей, и красавицей, которая знала себе цену. На фотографиях она не очень получалась, но в жизни поражала слабые мужские сердца навылет. Иногда она начинала вдруг «искрить» так, что воздух вокруг звенел от электричества. В такие дни она могла выйти на улицу ненакрашенная, в чем-то немодном и мешковатом — но мужики ложились к ее ногам штабелями.

Еще по пути на сельхозработы Оленька провела инвентаризацию сильной половины (то есть 80 %) курса и отбраковала самых бесперспективных. Еще три дня ушло на более тщательную селекцию. В результате претендентов осталось шестеро. С ними Оля и принялась играть, поддразнивая, иногда даже сталкивая лбами (не со зла, потехи ради).

Через неделю зарядили суровые дожди, и бедных студентов решили не отправлять на поле — вернее, уже болото. Первый день курс отсыпался, а потом с энтузиазмом принялся маяться дурью. Прикрепленные к студентам преподаватели заперлись в своем домике и появлялись лишь к ужину, подозрительно помятые.

— Квашин, — строго спрашивали они, — как проходит досуг?

Слово «досуг» они ударяли то на первый слог, то на последний. Алеша Квашин, которого за беззащитность и большие печальные очки сразу же выбрали комсоргом, краснел и добросовестно врал что-то про политинформацию.

— А-а-а, — говорили преподаватели, — молодец. Только ты разнообразил бы досуг. Какие-нибудь спортивные соревнования провел, что ли?

— Так ведь дождь, — отвечал Алеша.

— Ну в шашки-то можно поиграть, — замечали наставники молодежи и косились на эту самую молодежь, которая азартно резалась в «храпа» на морковку.

После чего руководители удалялись с чувством слегка выполненного долга, а студенты переходили от «храпа» к менее невинным занятиям. Во-первых, необходимо было добыть «горючее». Деньги кончились у всех и давно, поэтому добыча не сводилась к банальному походу «на магазин». Ушлый Юра Дубок просто тырил самогон у бригадирши, к которой ходил якобы за молоком. Честный Саня Дараев по прозвищу Царь собирал компанию и полдня батрачил на местных хозяек. Федя Уткин — человек с золотыми руками и вечно хриплым горлом — наладился чего-то чинить механизаторам и тоже трезвый от них не уходил (хотя с собой приносил редко). Самым таинственным способом добычи спиртного владел Максим Ширяевский, более известный как Макс. Он просто уходил куда-то с утра, а к вечеру возвращался с бутылкой, ужасно довольный и философски настроенный.

Девчонки в этих снабженческих операциях, само собой, не участвовали. Они сбивались в стайку на кухне общаги и обсуждали кого-нибудь. Общагу на сентябрь переоборудовали в жилье для студентов, поэтому она являлась идеальным местом для получения и обработки информации. Чаще всего объектом завистливого обсуждения становился Макс. Девчонки сходились на том, что Ширяевский — альфонс и бабник, свою бутылку он зарабатывает, ублажая местных доярок. Однако при появлении Макса все как одна расправляли плечики и поворачивались к «альфонсу» наиболее выгодным ракурсом.

Нельзя сказать, что он не замечал знаков внимания. Наоборот, замечал и даже ценил, но подолгу на ком-нибудь не задерживался, а порхал от одной однокурснице к другой, на ходу подмигивая третьей. Словом, вел себя в точности как Оленька, что не могло ее не раздражать.

Разумеется, Макс числился в списке наиболее вероятных избранников Оленьки. Он тоже, судя по всему, положил на нее глаз — во всяком случае, Оля оказалась единственной, на кого балагур и донжуан Ширяевский никакого внимания не обращал. Демонстративно. Нет, была еще Ирка Кузовлева, но на нее никто ничего не обращал, невзирая на жуткий дефицит девушек. Однокурсники предпочитали клеить местных девчонок — пухлых и невероятно вульгарных — но не Ирку. О ней вспоминали только во время еды: готовила Кузовлева прилично, порывами до шедевров. Ее даже освободили от сельхозработ и поставили вечной дежурной по кухне. Лучший кусок Ирка лично выносила Максу на белоснежной тарелке и еще несколько минут стояла рядом, умильно наблюдая, как предмет ее обожания поедает пищу. Потом предмет насыщался и принимался вытирать пальцы о попы близсидящих девчонок. Кузовлева надувалась и уходила на кухню.