не все были посвящены в замысел изменников. Князь Андрей Телятевский до последней минуты не бросал «наряда», то есть порученной ему артиллерии, и убежал в Москву, когда понял, что изменники осилили. Отряд немецкой конницы также готов был к бою, не желая изменять Годуновым. Пораженные неожиданным предательством, различные части войска теряли порядок и бросались в бегство. До самой Москвы бежали растерянные люди, и «когда их спрашивали о причине такого внезапного бегства, они не умели ничего ответить». И многие из тех, кто остался под Кромами служить новому царю Димитрию, знали столь же мало о положении дел и жалели, что не ушли. Большинство ратных людей в перевороте сыграло пассивную роль и желало только того, чтобы окончить долгий и трудный поход. Уведомленный об этом, Самозванец не замедлил распустить войско. Тотчас как узнал он о сдаче московской армии, он послал под Кромы из Путивля князя Бориса Михайловича Лыкова, давнишнего друга Романовых, женившегося впоследствии на одной из дочерей Никиты Романовича. Князь Лыков приводил ко кресту ратных людей под Кромами на верную службу новому царю, а затем объявил милостивое разрешение царское войску разъезжаться по домам, «потому что оно было утомлено»; только «главнейшей части войска» он приказал ожидать его под Орлом. По получении грамоты Самозванца множество народа, говорит Масса, отправилось домой, даже не видав того царя, которому они только что присягнули и из-за которого столько натерпелись. Осторожнее казалось уйти подальше от событий столь загадочных и странных. Нельзя не заметить, что некоторая осторожность не покидала даже самих вожаков измены: по сообщению летописи, князь В. В. Голицын, а по сообщению Массы, Басманов приказали себя связать, как связан был И. И. Годунов в то время, когда дети боярские «приехали к розрядному шатру» с изменой. Это сделано было, «хотя у людей утаити», затем, чтобы на воевод не пало подозрение в соучастии. В такой предусмотрительности видна не одна боязнь, что замысел может окончиться неудачей. Воеводы рисковали, что Самозванец, получив их в свои руки связанными, не поверит их добровольному переходу на его сторону. Но им в ту минуту больше хотелось избавиться от Годуновых, чем доставить торжество тому, кого они не знали и в кого, может быть, сами не уверовали. Не суда Годуновых или Самозванца они боялись при измене, а общественного мнения, которое могло и не быть на стороне победившего Самозванца[85].

Так передалось претенденту московское войско. После 7 мая только гарнизон Калуги да стрельцы у Серпухова оказали некоторое сопротивление авангарду Самозванца. Сам же он с торжеством шел из Путивля к столице на Орел и Тулу, как раз через уезды тех украинных городов, дворяне которых передались ему под Кромами. Еще в Путивле прибыл к нему князь И. В. Голицын со свитой в тысячу человек бить челом «именем всего войска». В дороге встретили его сперва М. Г. Салтыков и П. Ф. Басманов, затем князь В. В. Голицын и один из Шереметевых. В Туле же и в Серпухове явились к нареченному царю Димитрию Ивановичу, как представители признавшей его столицы, братья Василий, Дмитрий и Иван Ивановичи Шуйские, князья Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский, словом, цвет московского боярства. Они явились с придворным штатом и запасами, и Тула на несколько дней обратилась во временную резиденцию уже царствующего царя Димитрия. Под Серпуховом для Самозванца были устроены те самые походные шатры, в которых за семь лет пред тем и на том же месте величался Борис; тогда эти шатры, имевшие вид «снеговидного города», поразили Ивана Тимофеева, теперь ими восхитился Борша, описавший их в таких же выражениях, как и впечатлительный Тимофеев.

Окруженный войсками и двором, Самозванец уже издали стал распоряжаться Москвой. Он послал туда войско под начальством Басманова, а для управления делами отправил князя В. В. Голицына и с ним давно знакомых Самозванцу князя Вас. Мосальского-Рубца и дьяка Богдана Сутупова. Эти последние в 1604 году сдали Самозванцу Путивль и затем снискали его доверие, управляя в Путивле делами во время долгой стоянки там Самозванца. Из названных четырех лиц составилась комиссия, которой новый царь приказал «ведать Москву» и приготовить ее к царскому прибытию. С приездом в столицу этой комиссии в государстве настал окончательно новый правительственный порядок. Нареченному царю Димитрию вместе с военной силой стал служить и весь правительственный механизм.

Какое же положение дел застали в Москве новые административные лица?

Вскоре же после кончины Бориса, когда вопрос о дальнейшей судьбе московского престола сам собой вырастал перед грубыми и неискусными умами московской толпы, а слухи о Самозванце все более и более раздражали ее любопытство, уличная чернь отложила прежнюю сдержанность, стала обнаруживать беспокойство и волновалась. Она громко выражала желание видеть мать царевича Димитрия, инокиню Марфу, говорила о необходимости возвратить в Москву «старых вельмож», знакомых с событиями 1591 года, иначе говоря, Нагих. Народ желал иметь точные сведения о действительной судьбе углицкого царевича, а правительство не решалось их дать, опасаясь, что лица, близкие к углицкому делу, могут извратить его обстоятельства в пользу Самозванца, если станут говорить о деле с толпой. Из этих лиц на одного В. И. Шуйского считали возможным положиться и потому выпустили его к толпе. Он объяснял народу, что настоящего царевича действительно похоронили на Угличе и что взявший на себя его имя есть самозванец. Не знаем, сильно ли это подействовало на слушавших и действительно ли князь Василий потом в частных беседах говорил противоположное, но, во всяком случае, про эти уверения Шуйского забыли, когда беглецы из-под Кром принесли громовую весть об измене войска и бояр. Деморализация военной толпы передалась толпе уличной, страх бежавших заразил москвичей. В то время, когда одни сообразили, что нет более правительства и что они остаются, до поры до времени, на своей воле, другие почувствовали, что нет более порядка и надобно самим думать о своей безопасности и целости. Малейшая тревога разнуздывала одних и повергала в панику других. Когда прошел слух, что знаменитый атаман Корела стоит с казаками недалеко от Москвы, власти приказали возить пушки к стенам и валам. Делалось это очень вяло, и толпа издевалась над военными приготовлениями, а зажиточные люди спешили прятать свое добро, одинаково боясь и казаков Корелы, и московской уличной черни. Зловещий признак социального междоусобия вставал над Москвой в эти дни политической безурядицы, и постороннему наблюдателю представлялось, что служилое и торговое население Москвы «чрезвычайно боялось бедной разоренной черни, сильно желавшей грабить московских купцов, всех господ и некоторых богатых людей». Этот внутренний враг, толпившийся на московских площадях и рынках, для общественных верхов казался даже горше наступавшего на Москву неведомого победителя.

Неопределенность положения тяготила особенно потому, что