Забрав все известные эсеровские адреса, он пошел к начальнику почтово-телеграфного узла и поинтересовался, не проходила ли через него на днях телеграмма на один из упомянутых адресов. Оказалось, проходила — на имя Рабиновича, работавшего в местной лечебнице, который и содержал там конспиративную квартиру. Спиридович попросил копию депеши, но выяснилось, что она была принята по аппарату Юза, и в таких случаях лента наклеивается на бланк, выдается адресату, и на телеграфе следа от нее не остается. Начальник охранки заволновался и попросил почтовика во что бы то ни стало добыть копию, и тот обещал затребовать на центральном узле служебное повторение.

Через два часа начальник почты попросил Спиридовича приехать и вручил ему синий бланк, на котором было написано: «Папа приедет завтра. Хочет повидать Федора. Дарнициенко». Телеграмма была отправлена со станции Нижнедевицк, что под Воронежем. От радости Спиридович чуть не подпрыгнул: папа — это Гершуни, Федор — контактное лицо в местном эсеровском комитете, а встреча между ними должна состояться на станции Дарницы, неподалеку от Киева. Теперь нужно было обставить место встречи филерами и вооруженной группой захвата. План операции предусматривал засады на станциях Киев-1, Киев-2, Дарница и Боярка. В наряды мобилизовали все отделение — даже канцеляристов вооружили браунингами и послали по железной дороге.

Около 18.00 на платформе станции Киев-2 с пассажирского поезда, шедшего в Киев, сошел хорошо одетый мужчина в инженерской фуражке и с портфелем в руках. Он рассеянно оглянулся, посмотрел по сторонам и медленно пошел вдоль поезда, посматривая на колеса и буфера вагонов. Филеры напряженно всматривались в него, но с места не двигались. Поезд свистнул и ушел, а инженер остался. Филеры снова напряглись: как будто «он», а вот приметы другие. Вдруг «инженер» остановился, нагнулся и стал поправлять шнурки на ботинках. Это был шаблонный прием проверки! И на самом деле: поправляя шнурки, он «дал косяка» — вскинул глазами вкось на маячивших поодаль филеров. Зря, зря он прибег к проверке! Взгляды встретились.

— Наш! — прошептал старший филер. — Глаза «его», с косиной.

Дальше действовали уже согласно разработанному плану. Филеры стали еще осторожнее, каждый делал свое дело, все были одеты по-разному — двое из них играли богомольцев, рядом была Лавра. Чувство интуиции, так развитое у Гершуни, несомненно, подсказывало ему, что вокруг все было не так. Он пошел вдоль полотна по направлению к городу Филеры медленно потянулись за ним. Осуществлять захват пока было неудобно, город еще далеко, объект мог уйти. Приблизились к конечной станции городской конки «Лебедь», от которой вагоны шли прямо до лечебницы Рабиновича. Гершуни, вероятно, почувствовал жажду и попросил в ларьке минеральных вод лимонада. Было видно, что он очень волновался: рука дрожала, стакан ходил в руке. Вероятно, мысль его уже работала в направлении поиска путей спасения, но сценарий ситуации и места действия неумолимо вел его к финишной сцене. Он уже ничего не мог в нем изменить.

Выпив лимонаду, он отправился к вагону конки. Двое филеров успели войти туда раньше его и стали на площадке. Их вид был решителен и непреклонен. Гершуни побледнел и зашатался. В это время сзади уже дышали ему в спину:

— Вы арестованы!

Появились извозчики, городовой…

Задержанного усадили с двумя конвоирами по бокам на переднего извозчика, остальные расселись во втором экипаже, и все поехали в Старокиевский участок. Уже смеркалось. Гершуни старался улыбаться, говорил о том, что произошла ошибка и его приняли не за того человека, что он ничего дурного не сделал. Филеры соглашались с ним и отвечали, что разберутся. В участке. На какое-то время Гершуни успокоился, и ему разрешили закурить.

По приезде в участок послали за Спиридовичем, который в это время на конспиративной квартире проводил встречу. Туда приехал нарочный и сообщил, что «шляпа» арестована, и начальник охранки, бросив все, помчался в Старокиевский участок. По дороге встретил товарища прокурора палаты Корсака, сообщил ему новость и на радостях расцеловал.

В участке было уже полно народа: филеры, чиновники, полицейские — все взволнованные и слегка смущенные.

— Где он?

Показали на Гершуни — Спиридович тоже не находит никакого сходства с имевшейся у охранки фотографией.

— Кто вы такой и как ваша фамилия?

— Нет, скажите мне, кто вы такой, милостивый государь! — закричал Гершуни. — Какое право имели эти люди меня задерживать? Я — Род, вот мой паспорт, выданный киевским губернатором. Я буду жаловаться!

Спиридович назвал себя, еле сдерживаясь — какой нахал!

— Никакой вы не Род, — ответил начальник охранки, далеко еще не уверенный в своих словах. — Вы — Григорий Андреевич Гершуни. Я вас знаю по Москве, где вы уже арестовывались.

И тут Гершуни как бы осел.

— Я не желаю давать никаких объяснений, — проговорил он.

— Это ваше дело, — ответил Спиридович и приказал произвести досмотр.

Из заднего кармана «господина Рода» вынули браунинг, заряженный на все семь патронов, и еще один патрон. В стволе обнаружили налет от выстрела. (Явный «прокол»: оружие следовало обнаружить сразу при задержании!) В бумажнике оказалось 600 рублей и 500 франков, к нему приобщили записную книжку с шифрованными пометками, пузырек с бесцветной жидкостью и два паспорта на фамилию Род, из которых один был заграничный, фальшивый. В портфеле обнаружили смену белья и несколько мелко исписанных листков — черновики прокламаций и статьи об убийстве генерала Богдановича. Сразу стало понятно, что Гершуни ехал в Киев прямо с убийства Богдановича и что он являлся автором приговоров об убийствах, печатавшихся от имени Боевой организации эсеров, и отчетов об убийствах, а также сочинителем хвалебных гимнов организации и самому себе.

Гершуни с мрачной сосредоточенностью следил за обыском и составлением протокола, время от времени вскидывая глаза на кого-либо из присутствующих. При прочтении протокола, датированного 13 мая, он с саркастической улыбкой буркнул:

— Надо же: у жандармов и тринадцать счастливое число!

Гершуни препроводили в распоряжение жандармского управления и заковали в кандалы. Обычно кандалы, в отличие от Европы, не практиковались, но по отношению к Гершуни они были более чем уместны. Гершуни театрально поцеловал железо. Потом его увезли в Петроград. Роль охранного отделения была выполнена.

Участие «Конька» в аресте было тщательно законспирировано от посторонних, но несколько лет спустя он был разоблачен как агент и обвинен в выдаче Гершуни, хотя в действительности ничего подобного он не делал.

Наибольшее влияние Гершуни в Киеве сказывалось на еврейской молодежи — все они бредили террором. Местный эсеровский комитет состоял исключительно из одних евреев. Как-то Киевское охранное отделение получило информацию о том, что в городе появилась новая «бабушка русской революции», которая должна стать «повивальной бабкой»[88] новой волны терроризма. То была, пишет Спиридович, Фрума Фрумкина из Минска — внешне безобразная, злая, энергичная и целеустремленная женщина. За ней было установлено наружное наблюдение, и скоро стало ясно, что «повивальная бабка» начала свою деятельность в Киеве с организации типографии. На квартире у «бабки» произвели обыск, в ходе которого был найден типографский станок, искусно вделанный в кухонный стол, и типографский шрифт, разложенный по спичечным коробкам. Фрумкину, естественно, увезли в тюрьму.