Таня сидела не шевелясь и не сводя с него глаз. Через несколько минут по лежащему телу пробежала конвульсия, потом он затих.

— Погиб поручик от дамских ручек, — пробормотала Таня.

Перед ней встала та же проблема, которой она минуту назад озадачила неудавшегося мстителя. Как предъявить имеющийся труп по начальству. Разумеется, самозащита в чистом виде, но свидетели-то где? Чинский вроде не в восторге от навязанного ему помощника, но это еще не значит, что он спокойно воспримет героическую гибель последнего. Может, воспользоваться рацпредложением покойничка и списать инцидент на Кима, если его, конечно, самого еще не замочили, скажем, тем одиночным выстрелом?

Таня подобрала валяющийся у ног пистолет Поручика, отщелкнула обойму, проверила — этот при патронах. Но сразу на свой наблюдательный пункт не пошла, а свернула к костру, умирающему без топлива, подбросила сучьев и наконец разулась, выставив сапоги голенищами к пламени. Рядом положила мокрые носки. Хорошо бы поесть — позавтракать сегодня не успела. Поручик, разумеется, поперся сюда налегке, а вот у Айваса был вещмешок. Вот, кстати, и он…

Таня насторожилась — снизу, из камышей, донеслось громкое сопение, хлюп и шорох, словно ломился какой-то крупный зверь. Она глянула на неохватный старый кедр, заползла за мощный ствол и там залегла.

На склон, отдуваясь, выкатился человек. Громадный, в рваной черной спецовке и насквозь мокрых штанах, на плече — короткоствольный кавалерийский карабин.

Огляделся, будто затравленный зверь, остановился взглядом на костре, заметил сапоги, сразу как-то сжался, сорвал карабин с плеча. Выждал. Таня, затаив дыхание, следила за ним из-за кедра. Рука с пистолетом лежала на моховом ковре.

Чтобы правильно прицелиться, нужно немного выползти из-за ствола…

Ким походил на помесь Шварценеггера с гориллой. Мощные челюсти, надбровные дуги, под которыми прятались еле видимые глазки, узкий, несуществующий лоб, длинные руки с не правдоподобно большими ладонями… Он, должно быть, увидел труп своего заклятого врага. Неслышно, на цыпочках, подошел, застыл над телом Поручика, повернувшись к Тане мощной сутулой спиной.

Почти не таясь, она вышла из-за кедра, прицелилась, держа пистолет обеими руками — и всадила в эту спину всю обойму. Будто в кино, на черной ткани спецовки эффектными брызгами взметывались дырочки. Ким грузно рухнул на колени и повалился прямо на Поручика.

У Тани закружилась голова. Она присела, нетвердой рукой достала из мятой пачки сигарету. Теперь оставалось только ждать.

— Я сама не понимаю, как все произошло, — говорила она, прихлебывая горячий чернущий чай из эмалированной кружки. — Мы с Яне дежурили у камней попеременно.

Я, должно быть, задремала возле костра и очнулась от крика Яне. Увидела, что он лежит, а над ним стоит этот, спиной ко мне. И тогда я выхватила пистолет…

— Успокойтесь, милая, все хорошо. Вы поступили отважно и правильно. И не переживайте, что человека убили. Ким был не человек, а бешеный волк. На его совести здесь, на прииске, три убийства и Бог весть сколько прежде.

Говорил Чинский, а всего в конторе сидело четверо — он, Таня, Архимед и еще средних лет человек, крепкий, с суровым лицом. Начальник охраны комбината.

Получив от председателя артели радиосообщение о происшествии на соседнем прииске и о том, что в преследовании беглеца принимает участие Таня, он немедленно поднял вертолет с десятком отборных вохровцев и парой обученных овчарок и полетел на Измаил. Пока около зимовья происходила конфронтация Поручика и Тани, собаки уже взяли след Кима. Он, как выяснилось, отсиживался в глухом буераке, днем рискнул выбраться, возле брода зарезал второго уйгура и отобрал карабин. Тот выстрел, что слышала Таня, произвел товарищ погибшего, обнаружив труп. Он стрелял в воздух, вызывая подмогу. И вышло так, что первым на месте гибели Яне Попа и Кима оказался Архимед.

— Что Ким не стал стрелять, а предпочел завалить Попа ножом, это как раз понятно, — словно разговаривая с самим собой, произнес начальник охраны. — Непонятно другое. Как Поп, все же милиционер бывший, подпустил его так близко и дал себя угробить, а главное, почему у него штаны спущены оказались?

— Отлить, наверное, собрался. Вот и бдительность утратил, — тем же тоном откликнулся Архимед, а Чинский добавил:

— Да он вообще был вояка никакой, только понты колотил да на работягах безответных отрывался. Вон, даже пушку свою не зарядил.

— Хорошо еще, что про вашу не забыл, — обратился начальник охраны к Тане и поднялся. — Думаю, товарищи, что это происшествие предавать огласке нецелесообразно. Пойду проинструктирую своих орлов.

В Москве жизнь текла прежним порядком. Ничего принципиально нового не было месяца три, а потом Шеров пригласил ее к себе на дом, сообщив, что в гостях у него человек, которому он очень хочет представить Таню. Он встретил ее в прихожей, но вместо гостиной провел в спальню.

— Закрой глаза, — сказал он и застегнул ей на шее какую-то цепочку.

Таня открыла глаза и посмотрела в большое зеркало на трюмо. Ее старая цепочка с медальоном, в котором — голубой алмаз, когда-то подаренный Павлом.

— Гад же ты все-таки, Шеров. Я-то обыскалась. Почему не сказал, что он у тебя?

— Чтобы ты возвратила его своему благоверному? Извини, это не входило в мои планы.

— А теперь входит?

— Увидишь. Пойдем в гостиную.

Там, за журнальным столиком, разложив перед собой кожаную папочку, сидел отдаленно знакомый ей пожилой пижонишко Лимонтьев, которого Шеров несколько лет назад неизвестно зачем сделал директором какого-то скучного института. Завидев Таню, он поспешно вскочил, поцеловал руку, сказал пару затрепанных комплиментов, после чего продолжил беседу с Шеровым. Со второй его фразы Таня напряглась — речь шла о тех самых голубых алмазах, которыми когда-то с таким энтузиазмом занимался Павел. В институт приехала американская ученая дама со смешной фамилией Кайф и шибко интересуется алмазами и, в частности, давнишними разработками Павла. Ох, не случайно Шеров возвратил ей медальон именно сегодня.

Он ничего не делает случайно. Таня слушала их мудрый разговор и понимала, что у Вадима Ахметовича возник на тему алмазов шкурный интерес, и сделалось как-то не по себе.

— Оно? — обратился к ней Шеров.

Таня кивнула — нелепо было отрицать очевидное.

— Покажи.

Не хотелось, но пришлось предъявить алмаз Лимонтьеву, у которого глазки разгорелись самым непристойным образом, и пригласить его к себе, уже с американкой.

После ухода Лимонтьева у Тани был серьезный разговор с Шеровым. В ее жизни существовало два человека, которые в ее сознании никак не совмещались, пребывая в разных, несоединимых мирах. Сближение этих миров чревато гибелью для менее жизнеспособного из них, сколь бы прекрасен и чист он ни был. И Таня без обиняков заявила Шерову, что категорически запрещает ему каким-либо образом вмешивать Павла в свои делишки. Вадим Ахметович был на редкость терпелив и смиренен, подробно и убедительно растолковал, что намеченный альянс законен и результаты его будут для Павла Чернова положительны во всех смыслах. Человек получит возможность вернуться к любимому делу, начнет, наконец, зарабатывать, воспарит духовно. Шеров клятвенно пообещал Тане ни к каким комбинациям Павла не подключать, ограничить его участие в проекте чистой наукой и при первой же возможности отпустить с миром. Таня не столько поверила тогда Шерову, сколько согласилась с его логикой. Потому что очень хотелось с ней согласиться: изредка общаясь с Адой по телефону, она знала, насколько хреновы у Павла дела. И дала себя убедить. Правда, напоследок не удержалась и впервые позволила себе угрозу в адрес шефа: