Но что случилось, то случилось.

Вот такая история.

Все трое сидели в задумчивой тишине, еле заметно кивая то друг другу, то полу. Вдалеке было слышно, как автомобиль проехал мимо по шоссе.

— Джейк умер незадолго до того, как я переехала в Ширли-Фоллс, — добавила Исабель, подумав.

— Неужели тоже инфаркт? — спросила Толстуха Бев.

Исабель кивнула:

— На поле для гольфа.

— Хоть святых выноси, Исабель, — заметила Дотти. — Ты знаешь кого-нибудь, кто попал под машину? Выпил яд? Свалился с лодки и утонул?

Они смотрели друг на друга. У Бев расширились глаза.

— Но я никогда не думала об Эвелин, — Исабель продолжила через минуту, — я никогда не думала о ней.

Она посмотрела на Дотти, будто извиняясь.

— Ладно, — сказала Толстуха Бев, закуривая, — сейчас лучше подумать об Эми.

В конце концов Исабель осталась единственным человеком в доме, кто не принимал валиум.

Бев в последнюю минуту решила: так много выяснилось в течение вечера, что ее одурманенное сознание вряд ли когда-либо сможет все это вместить, особенно в этой крохотной гостиной Исабель, и поэтому, когда Исабель наконец пожелала им доброй ночи и все щеки зарумянились, потому что обе женщины прижались к ней, чтобы поцеловать, Бев, ставя пузырек рядом с диваном, где сидела Дотти, взяла себе одну таблетку. А потом, когда Бев вышла из ванной, намереваясь чуточку пошептаться с Дотти и обсудить рассказ Исабель, Дотти уже спала так крепко, будто ее оглушили.

Она спала сидя и даже глазом не моргнула, когда Бев осторожно уложила ее на диван, подсунув подушки под голову и накрыв пледом.

Сама Бев расположилась на матрасе, который Исабель принесла раньше из комнаты Эми и положила посреди гостиной прямо на пол. Бев нашла, что ей на нем вполне сносно. Через несколько минут оказалось, что колыбельная валиума работает. Господи, как хорошо, что она не пользуется им слишком часто. Тем более что от валиума бывают запоры. Кто бы мог подумать, что Исабель Гудроу… жизнь — забавная штука… Уолл и Браун после всех этих лет… Выставил себя дураком.

Наверху Исабель лежала без сна в кровати рядом с Эми, прислушиваясь к ее дыханию. Запах сигаретного дыма, проникая с лестницы, напомнил ей, не сильно огорчив, о церковных ужинах, в которых она принимала участие вместе со своими родителями в детстве, когда, откушав за ломберными столами в подвале церкви, мужчины курили, обсуждая урожай и трактора, в то время как женщины варили кофе в больших серебряных кофейниках и угощались разнообразными печеньями и пирожными. Это были те самые женщины, которые через несколько лет будут приносить запеканки на поминки матери в первые дни после похорон. Это был добрый поступок с их стороны, думала сейчас Исабель. Ей казалось (что это было? а… храп Толстухи Бев), что доброта — один из величайших даров Божьих. Что люди, очень много людей, сохраняют в себе способность быть добрыми, и это подвластно лишь Божьим неустанным трудам. Как добры были сегодня к ней эти женщины, спящие сейчас внизу! Как добры были полицейский, и врач, и тихий аптекарь (она помнила только что-то большое в белом халате). До чего же добры могут быть люди!

Она не позволяла себе думать сейчас об Эйвери, о его жене Эмме, эти мысли были для нее невыносимы, они словно сдирали ей кожу. Она будет думать о своих подругах, уснувших внизу, она не могла забыть, как они плакали с ней сегодня вечером, когда она рассказала о своей любви к Джейку Каннингему. Эти женщины плакали вместе с ней. Они выслушали историю ее жизни, прожитой во грехе, о других жизнях, разрушенных из-за нее, и они же с нежной добротой поцеловали ее перед сном.

Она не заслуживает такого отношения. В конце концов, все это время она держалась от них подальше, полагая, что она лучше их, считая, что ей ближе такие, как Барбара Роули, Пег Данлап и Эмма Кларк. «Кем же я была? — удивленно спрашивала она себя. — И кто я теперь?» Сон ее был легок, без сновидений, будто она не лежала на постели, а парила в теплом воздухе, сон будто осмотически проникал в нее из других тел в доме, где остатки валиума делали свое дело. Иногда Эми вздрагивала, дергала ногой, вскрикивала, и Исабель пробуждалась, будто и не спала. «Я здесь, — говорила она всякий раз и гладила руку дочери, — я здесь, Эми. Все хорошо».

Один раз она открыла глаза, когда было уже светло, первые лучи солнца проникли в комнату. Эми, лежа на боку рядом с Исабель, смотрела на нее огромными чистыми глазами, выражение их невозможно было прочесть. Так было и тогда, когда Эми была маленькой и Исабель лежала с ней в постели во время дневного сна, пытаясь ее укачать. Но теперь дочка переросла маму, угри теснились на подбородке и на носу, один сердитый прыщ выскочил на щеке. И в глазах все еще таилась загадка, которую Исабель не смогла разгадать, когда ребенку было меньше двух лет. «Эми, — хотела спросить Исабель, — кто ты?» Вместо этого она сказала тихо:

— Спи.

И дочка заснула. Смежив веки и приоткрыв рот.

Казалось, что по гостиной прошел ураган. Голый матрас, наполовину покрытый простыней, валялся посреди комнаты, одеяла и простыни на диване сбились в ком, подушки вели беспутную жизнь, абажур на лампе накренился, блюдце, полное окурков, стояло на телевизоре на самом краю, серый пепел покрывал пол. Туалетная бумага размоталась от дивана до журнального столика из красного дерева, где недопитый стакан воды оставил отпечаток на полировке.

В туалете рядом с кухней спустили воду, и послышалось пение Толстухи Бев: «Ты — вчерашний пончик, а я еще жива, любимыыыыыый…» Дверь ванной распахнулась, и Бев поприветствовала Исабель взмахом руки, указывая на беспорядок в комнате:

— Погуляли мы вчера.

Исабель кивнула, убрав пачку сигарет с кресла, прежде чем сесть.

— Извини за то, что мы тут натворили, — откликнулась Дотти из угла дивана: колени подтянуты к подбородку, лицо скрывает сигаретный дым, дым поднимается к потолку серой дымкой.

— Как Эми? Все в порядке? — Толстуха Бев взяла рулон туалетной бумаги, смотала его и положила на журнальный столик.

— Спала, — кивнула Исабель. — Она, наверное, вот-вот спустится. Ей снились кошмары. А тебе снилось что-нибудь, Дотти?

Дотти устало качнула головой.

— Все ведь — сплошной кошмар. Разве не так?

Бев села на диван и взяла Дотти за руку.

— Ты привыкнешь, Дотти, по кошмару в день.

— Моя кузина Синди Ра, — отозвалась из кресла Исабель, — говорит, что единственный способ съесть слона — это по кусочку в день.

Бев закурила, взяв сигарету из пачки Дотти.

— Мне нравится. По кусочку в день.

Голова у Исабель раскалывалась. Эйвери Кларк больше не хранил ее по ночам. Когда-то он был настоящим — реальный человек, который жил по соседству, человек, который вместе с женой забыл прийти к ней в гости. Она представила его доброе лицо, его самого в кабинете и почувствовала глубокую тоску, и ненависть тоже, вообразила его искривленный рот, его рослую худобу («Шпала», — подумала она вдруг). Ей было больно.