на Землю, доживать свою жизнь, копить свои ошибки заново.

Сизиф на мгновение закрывает глаза и выдыхает.

Значит, получилось.

Внутри становится тепло и пусто.

Впервые за все его существование внутренний голос замолкает.

Может, она даже получила его записку и цветок.

– А он? – не открывая глаз, спрашивает Сизиф.

Образы атакуют его.

Ему уже не нужен экран. И ему все равно, смотрят ли все эти зрители в черных и белых одеждах на содержимое его памяти.

Он видит Лизу.

Лиза в свадебном платье на фоне деревенских январских сугробов. Ее лицо чуть плывет в облачке пара, выходящего изо рта.

Она смеется. Она подходит и целует Сизифа в губы, берет его голову в свои руки.

– Глупый, бедный Васька! – говорит она, и он чувствует ее горячее дыхание на своих щеках. – А я бы никогда не любила тебя так, как его.

Смеясь, Лиза забегает обратно в дом. Через открытую дверь Сизиф видит, как она подбегает к своему новоиспеченному мужу.

Рыжий человек со шрамом от виска через всю щеку.

Хирург с лицом Сергея.

Тот самый хирург, который позже штопал синеглазого Ваську в лагере, еще не зная, что этот Васька, знакомый с самого детства, предал его жену и ребенка.

До того момента, как петля пережала горло, Васька ненавидел доктора. Ненавидел за то, что тот его спас. Не дал умереть и обрек на эти мучительные бессонные ночи. Ненавидел за украденное, призрачное счастье.

Экраны снова мигают: Лиза, одетая в свадебное платье, целует рыжеволосого Сергея.

Из жизни в жизнь она целовала другого. А он наблюдал, ревновал и ненавидел.

– Ну… в новой версии машина его не сбила, – говорит второй Начальник в черном. – Однако в силу зафиксированного негативного выбора, который он сделал до вмешательства вашей протеже, у него забрали возможность стать праведником.

Сизиф улыбается.

Тощий снова встает со своего места.

– Зря вы улыбаетесь! Вы нарушили равновесие! И за это понесете наказание! Самое радикальное!

Сизиф снимает с себя электроды.

– Я готов, – говорит он. – Давайте уже закончим этот цирк.

Его спокойствие явно выводит Тощего из себя.

Сизиф должен бояться, умолять о прощении.

Но Сизиф очень устал.

Так устал, что хочет лишь одного: чтобы все эти голоса и воспоминания наконец оставили его.

Он сделал все, что мог.

Ничего лучше он уже никогда не сделает.

И он отлично знает, что его не отпустят.

У него только одно будущее – полное его отсутствие.

Он знал это еще в тот момент, когда Безымянный назвал цену.

– Ваша сущность будет уничтожена навеки без возможности реинкарнации, – продолжает Тощий.

Он надеется, что Сизиф так спокоен просто потому, что не до конца понимает.

– Да-да-да. Я в курсе, – устало кивает тот.

Со своего места встает Начальник в белом.

– Вы проявили свободу воли, на которую не имели права по долгу службы…

Господи, неужели каждый будет высказываться?

Сизиф сбрасывает с себя снятые электроды. Провода змеиным клубком складываются у его ног.

– Вечность испортила вас, ребята. Нельзя же быть такими занудами, в самом деле.

Сизиф по-военному отдает честь, резким движением приставив ладонь к виску.

– Надеюсь, на этот раз задерживать не будете.

Сизиф встает и направляется к двери.

Той самой, из-за которой никто никогда не возвращался.

Шаг, еще один. Дверь все ближе.

За ним следом идут двое охранников.

Сизиф усмехается: думают, что он сбежит?

Куда?

Куда, черт подери ты отсюда сбежишь?

Куда ты сбежишь от самого себя?

– Вы мечтали о переходе наверх ради себя, – не унимается Начальник в Белом.

Ну надо же, Сизиф редко ошибался в людях, а тут…

Он почему-то считал, что Белый не из болтунов. А тот все никак не замолкает:

– И вы совершили самопожертвование. Причем не от отчаяния или нежелания жить, как ваша протеже! Но ради другого человека.

Сизиф даже не оглядывается.

Все свое внимание он сосредотачивает на двери.

Он очень надеется, что никакие лишние мысли уже не влезут в его голову.

Он хочет принять конец с чистым сознанием.

Так, как еще не умирал ни разу.

– К чему вы клоните? – тревожно спрашивает Тощий, привстав со своего места.

Начальник в белом не оборачивается на Тощего.

Он говорит в спину Сизифа.

И знает, что его слышат все, кто должен.

Тощий нервно теребит лацканы своего поношенного черного костюма.

– Кроме того, мир лишился потенциального праведника, – продолжает Белый.

Сизиф касается рукой двери.

Той самой, за которой не будет ничего.

Никогда.

По-настоящему никогда и ничего.

Без надежды.

Что-то внутри него сжимается.

Только бы не страх.

Только бы не это.

Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Вспомнить бы хоть одну молитву, – тихо говорит он, не желая признавать, что чувствует дрожь в своей несуществующей руке.

– Поэтому праведником станете вы, – продолжает Белый.

Сизиф пропустил бы его слова так же, как пропустил и все прочие, но это «вы» сказано с таким нажимом, что смогло протиснуться в его сознание.

Сизиф резко останавливается и оборачивается, не отпуская дверную ручку:

– Что?

Белый выходит вперед.

Он оказывается куда выше, чем думал Сизиф.

Выше, больше, светлее…

Или просто сознание Сизифа слегка поплыло.

– Вы снова родитесь, – будто бы издалека доносится голос Белого. – Получите возможность стать новым праведником и спасти души тех, кому нужна помощь. Всех, кого вы толкали к грехам. Вы получите возможность удержать мир от падения, и мир в вашем лице обретет еще одну отсрочку.

Со своего места вскакивает Тощий. Глаза его пылают ненавистью:

– Это невозможно! Я хочу видеть приказ!

Белый не реагирует на слова Тощего. Он смотрит только на Сизифа.

Начальник в белом – старик. Но сейчас его пронзительно голубые глаза кажутся совсем юными, а на лице играет улыбка.

Сизиф молча возвращается к стулу и лежащим на полу проводам.

Он был бы рад что-то сказать, привычно съязвить, но слова упорно не идут к нему.

Да и в мыслях порядка нет.

– Человек рожден быть не марионеткой, но сотворцом, – говорит Белый, глядя прямо в глаза Сизифу. – Сегодня вы неплохо начали, но не забудьте об этом, когда вас будут проверять – там, на Земле.

Слова по-прежнему не идут к Сизифу.

Ни единого слова.

Тишина.

Глава 68

Год спустя

Яркие солнечные лучи падают на мягкую подушку.

За окном один из тех погожих деньков, когда об угасшем лете говорят лишь опадающие листья.

Блик на подушке вздрагивает. Теперь он падает на чуть помятую щеку и закрытый глаз.

Лиза едва заметно хмурится: свет вытаскивает ее из сна в наступивший день.

Она потягивается,