В полночь группа добралась до небольшой деревушки. Здесь жил старик, партизанский связной, бывший лесник. Накормив партизан, он посоветовал:

— Мне кажется, что вам надо подходить к дороге не лесом, а полем. Сразу за деревней начинается небольшая ложбина. По ней вы сможете приблизиться к самой дороге. Да и патрули в том месте ходят реже.

— Не засекли, через какой интервал они двигаются? — спросил Славин.

Старик улыбнулся:

— Часов, сынок, у меня нет. Ходики были, так староста, чтоб его разорвало, забрал. Но думаю, минут через десять появляются.

— Ну, этого нам достаточно, — махнул рукой Панченков.

Владимир улыбнулся, вспомнив, как тот во время тренировок на базе успел поставить «мину» за две-три минуты. Однако на этот раз надо было использовать не мину, а шестнадцатикилограммовый заряд тола.

Подрывники осторожно пробрались к дороге по той самой ложбине, о которой говорил старик-связной. Они слышали, как один за другим промчались три поезда в сторону Минска.

Минеры залегли и стали ждать. Из-за поворота вырвался тяжелый состав. На большой скорости он приближался к месту, где поджидал его «сюрприз». Славин рассчитал точно. Когда он дернул за конец шнура, ночную тишину всколыхнул оглушительный взрыв. На мгновение стало светло будто днем, партизаны увидели, как паровоз встал на дыбы, и сразу же наступила темнота, только слышались взрывы, лязг металла, треск.

В отряде командир поздравил всех участников операции с успехом, подозвал Славина:

— Владимир, тебя в штабной землянке сестра ждет. Хочет радостную весть сообщить.

— Какую?

— Пока секрет, — улыбнулся командир, легонько подтолкнул парня в спину. — Ну, иди!

Владимир быстрым шагом направился к штабной землянке. «Наверняка сейчас будет хвастать, что фрицам сильно нашкодила», — предполагал он.

Женя сидела на толстом чурбаке и подбрасывала в «буржуйку» дрова. Увидев брата, вскочила:

— Наконец-то! Я уже думала, что так и не дождусь тебя, — она обняла и поцеловала Владимира.

— Что за радостную весть хочешь сообщить?

Женя хотела немного помучить брата, но не выдержала:

— Мама приехала.

Владимир медленно опустился на скамью, сколоченную из жердей.

— Как приехала? Где она?!

— В деревне. Это недалеко отсюда, километров тридцать-сорок.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Владимир.

— Наш командир сказал. Ох и молодец он! Помнишь, я говорила, что обещал помочь нам.

— Конечно, помню.

— Так вот, он узнал, где немцы держат маму, и с помощью подпольщиков организовал побег.

— А с папой что?

— Пока ничего не известно. Мама тоже ничего не знает, — грустно ответила Женя и, заметив, что у Володи кое-где порвался пиджак, предложила: — Давай зашью.

Глядя, как Женя ловко орудует иглой, спросил:

— Ты видела маму?

— Видела. Всего один раз. К тебе прибежала, чтобы договориться, когда к ней пойдем.

— Как когда? Пойду сейчас к командиру и отпрошусь дня на три. Вот и пойдем.

Он надел заштопанный пиджак, попросил сестру немного подождать, побежал к землянке командира. Тот, выслушав, положил руку на плечо парня:

— Знаю, хлопец, что истосковался по матери. Но отпустить не могу. Видишь, зима начинается. Надо уходить подальше в леса. А то здесь, как только выпадет снег, немцы сразу обнаружат наши следы и, как котят, перебьют. Уходим завтра. Так что отложи свидание на более поздний срок. Когда устроимся на новом месте, отпущу дней на десять. Только потерпи...

Ночь. Мороз. Студеный ветер постепенно заносил снегом окопы. Два уже немолодых солдата с тревогой посматривали в сторону стоявшего недалеко капитана. В распахнутой шинели, без головного убора, он молча смотрел туда, где находился противник.

Бойцам было холодно, самое время свернуть самокрутку и, пряча ее в рукаве, затянуться крепким табачком. Но нельзя, рядом комбат. Еще, чего доброго, взгреет за курение на посту. А наблюдателям находиться на морозе еще не меньше часа. Один из них чуть слышно проворчал:

— И чего он торчит здесь? Шел бы к себе в землянку. Там, небось, от жары хоть до исподнего раздевайся.

— Не говори, курить так хочется, аж во рту свирищит.

— Это точно. Когда у меня в руке цигарка дымится, то мне кажется, что она даже душу отогревает.

— А оно так и есть. Дым же теплый, вдохнешь — и во внутрях теплее становится.

— А комбат-то без шапки, так и простыть можно. Ишь как немецкую позицию изучает, наверно, завтра в атаку приказ поступит.

— Вряд ли. Вот получим пополнение, тогда фрицев дальше попрем.

Красноармейцы, конечно, не могли видеть лица Мочалова, его отсутствующий взгляд. В правой руке он сжимал листок бумаги. Час назад к нему в блиндаж вошел Гридин. Его усталое худое лицо казалось черным. Он молча взглянул на ординарца. Тот набросил на плечи шинель, натянул на голову шапку и, взяв для чего-то топор, лежавший на охапке дров у жарко полыхавшей печи, вышел.

Мочалов, словно предчувствуя беду, молча смотрел на командира полка. Тот каким-то чужим, надтреснутым голосом сказал:

— Петя, держись, браток, беду принес тебе!

Он протянул Мочалову листок бумаги и, словно оправдываясь, пояснил:

— Только что из дивизии доставили.

Мочалов развернул листок и вполголоса начал читать: «По сообщению штаба партизанского движения жена и двое детей Мочалова вместе с другими жителями деревни сожжены. Эти данные получены от партизанского отряда, дислоцирующегося в указанном районе».

В глазах Петра поплыл туман. Мозг не хотел воспринимать смысл прочитанного. Мочалов еще и еще раз вчитывался в написанное, вдумывался в его смысл. А сердце твердило: «Нет, нет, это не о них! Это какая-то ошибка! В конце концов, мало ли Мочаловых в армии?» Но постепенно Петру становилось все яснее, что речь идет о его Тане и детях. Он вспомнил, как еще Тарасов говорил ему, что выясняют судьбу его семьи. Ох как не хотелось Петру верить в случившееся!

Он как в бреду набросил на себя шинель и, шатаясь, пошел к передней линии окопов. Оказавшись в расположении своей бывшей роты, Петр остановился в траншее, где не было людей, и подставил лицо морозному ветру. Мысли были беспорядочными и гнетущими. Петр понимал, что уже больше никогда не увидит Таню, не погладит пышные волосы Юли, не обнимет хрупкое тельце сына, не прижмет их к своей груди. От сознания этого становилось жутко, хотелось куда-то бежать, кричать. Мочалов не видел ни солдат, находившихся в дозоре, ни командира полка Гридина, который следом за ним пришел в эту траншею и, сжимая в руке шапку Мочалова, не решался подойти к нему.