Облегчение, которое он явно испытал, напомнило ей, как она сама чувствовала себя утром на кладбище.

– Спасибо, – произнес Пол.

В итоге на вокзал меня отвезла мать.

Вообще-то по пути туда за рулем сидел отец, но к тому времени он более чем отдалился от моей жизни, и эта последняя поездка ради меня была предпринята им крайне неохотно. Он предпочел остаться в машине. Якобы для того, чтобы присматривать за служителями, наводящими порядок на привокзальной парковке, но мы оба знали, что настоящая причина не в этом. Нам было просто нечего сказать друг другу и было проще забыть прощание в машине, чем на станционной платформе. Одна только мать проводила меня туда и ждала поезда вместе со мной, так что я всегда считал, что это она привезла меня туда в тот день.

У меня были туго набитый рюкзак и тяжелый чемодан на колесиках, которые громко постукивали на стыках пола, пока мы пробирались сквозь толпу приезжающих и отъезжающих. Помню, как шелестели и моргали механические табло, меняя цифры и буквы у нас над головами, а из громкоговорителей гулко разносились бессвязные объявления. В зале отправления стоял несмолкаемый гомон множества голосов, отражающийся от выложенных плиткой стен. На этом этапе своей жизни я еще никогда не ездил поездом, и чувства захлестывали меня с головой. Помню, как нервничал. Даже боялся.

Но признаваться в этом не стал.

Мы с матерью не заговаривали, пока не оказались на платформе. Поезд ожидался через несколько минут, и мы нашли себе местечко в теньке.

– Билет с собой? – спросила она.

Мне хотелось взглядом показать ей, что мне уже восемнадцать лет и что я не идиот. Но в тот момент я поймал себя на том, что вспоминаю другую поездку, в которой она меня сопровождала – когда мы с Джеймсом ездили посмотреть на мою новую школу и она задала нам примерно такой же вопрос. Адресован он был тогда скорее не нам, и что-то мне подсказывало, что и сейчас тоже – мать спросила про билет, просто чтобы ободрить себя.

– Да, – сказал я.

– Ну конечно же, – произнесла она. – Прости.

Голос ее звучал искренне виновато, но я мог сказать, что она тоже не может собраться с мыслями и полна нервной энергии. Люди ведут себя так, когда переживают из-за чего-то важного, на что они уже не в силах как-то повлиять.

«Тебе не за что просить прощения», – подумал я.

Но промолчал.

Помню, что да, боялся – хотя, если честно, ощущал и некий щекочущий душу подъем. Последние два года оказались для меня очень трудными. Не буду, конечно, перегибать палку: в те нечастые моменты, когда на протяжении всех этих лет я все-таки вспоминал о Гриттене – когда на миг забывал, что все уже забыто, – то всякий раз позволял себе это лишь при одном важном условии: то, что произошло, произошло не со мной. Поскольку я хорошо понимал тогда, и даже еще лучше понимаю сейчас, что другие люди пострадали гораздо сильнее меня – больше всех, конечно же, Дженни Чамберс, – и это в первую очередь их трагедия, а не моя.

Тем не менее, подобно многим из нас, я был неотъемлемой частью всей этой истории, и меня угнетала роль, которую, пусть даже и невольно, я сыграл в произошедших тогда событиях. Знание того, что я сделал и не сделал, с тех давних пор тенью легло на мою жизнь. Стоя на платформе в тот день, я совершенно не представлял, что припасено для меня в будущем – только лишь что я оставляю позади нечто большее, чем собственно Гриттен.

– Не успеешь оглянуться, вот уже и Рождество, – сказала моя мать.

– Знаю.

За эти два года мне удалось скопить кое-какие деньги. Я работал в книжном магазине, брался за любую разовую работенку, которую удавалось совмещать с учебой. Я едва ли признался бы в этом даже самому себе, но цель у меня была только одна, и я сфокусировался на ней, словно лазер. И хотя Рождество и впрямь было уже на носу, возвращаться по этому поводу домой не входило в мои планы.

О чем я тоже тогда не сказал.

Подняв взгляд, я увидел прибывающий поезд: мимо нас медленно прокатили два расшатанных вагона с синими крышами, заляпанные понизу черной грязью, словно всю дорогу сюда проделали не по рельсам, а тащились прямо по раскисшим полям. Люди на платформе уже вскидывали на плечо свои сумки. Я двинулся к ним, чувствуя себя так, словно если немедленно не сяду в вагон, то упущу свой шанс и поезд уедет без меня. Но тут мать тронула меня за руку. Когда я обернулся на нее, то сразу понял по выражению ее лица, что она уже знает то, что я так и не высказал вслух. Что теперь она очень долго меня не увидит. И что она уже с этим смирилась.

– Я люблю тебя, Пол, – тихонько произнесла моя мать. – Следи за собой.

– Обязательно.

– И ради бога, обними свою маму!

Я снял с плеч рюкзак. Не знаю, сколько лет до этого я не обнимал свою мать, но помню, какой удивительно маленькой и хрупкой она мне показалась. Когда мы опять отодвинулись друг от друга, она взяла меня за обе руки и оценивающе оглядела меня.

– Ты так вырос…

Я не знал, что на это сказать, так что опять промолчал. Но тут поезд у меня за спиной вдруг шумно выдохнул, и мать, похлопав меня по рукам, отпустила меня.

– Просто пообещай, что будешь осторожен, – произнесла она.

– Все будет в порядке, ма.

Мать улыбнулась.

– Не сомневаюсь.

Оказавшись в вагоне, я отыскал свободное место, а она ждала на платформе, чтобы помахать мне на прощание. В то время я не понимал, что происходит у нее в голове, и наверняка точно не знаю этого и сейчас, но по крайней мере у меня есть об этом хотя бы смутное представление.

Она думала, что я стану писателем.

Из-за того рассказа, который я никогда ей не показывал, но который мать все равно нашла и прочитала. И хотя ей было грустно, что я уезжаю, по-моему, она еще и радовалась тому, что я наконец направляюсь в большой мир, избавляясь от прошлого и двигаясь вперед в совсем другое настоящее, даже ни разу ни оглянувшись назад. Поскольку, как это ни болезненно, именно так и поступают в итоге все хорошие родители. Просто, по-моему, те памятные события опустили между нами завесу молчания, не давая произнести определенные вещи вслух.

Сейчас мне удобнее думать, что и не было никакой нужды их произносить.

«Я горжусь тобой, – не сказала она. – И я все понимаю».

«Спасибо тебе, – не ответил я. – И я люблю тебя».

* * *

Сделав паузу, я поднял взгляд от своих заметок.

В течение пары дней после смерти матери, с помощью Салли мне удалось пообщаться со многими ее друзьями, и выяснилось, что в последние годы она стала глубоко верующим человеком, хотя на моей памяти к религии относилась не всерьез. Так что решение о месте проведения прощальной церемонии уже приняли за меня. Пространство церкви передо мной было обширным, но люди плечом к плечу стояли даже в проходах, как будто и за пределами Гриттен-Вуда люди сочли своим долгом прийти сюда, чтоб попрощаться с моей матерью.