Казалось бы, генералу Гришину-Алмазову можно было поручить наиболее ответственный участок работы. Но этого сделано не было. Сказалось недоброжелательное отношение старого генералитета к более молодому поколению. И неприкаянный генерал решил вернуться в Сибирь, то есть в данной обстановке ехать к Колчаку.

Быть может, еще в Одессе ему мелькала эта мысль. Я так думаю, потому что, по-видимому, именно из-за этого дал ему письмо к адмиралу.

Между прочим, в это время или несколько позже я написал для Освага121 статью под заглавием «Дом по телеграфу». Причина появления этой статьи была та, что американцы по телеграфу сообщили Колчаку, Верховному правителю России, основные положения того, как, по их мнению, он должен построить свою Всероссийскую державу.

Такое навязывание мне не нравилось и деникинскому кругу тоже было противно и неприемлемо. Несмотря на всю скромность Деникина, льстецы под видом шутки называли его «царь Антон». Ни «царю Антону», ни «верховному правителю» телеграфные предписания не могли нравиться.

Деникин подчинился Колчаку как Верховному правителю России, но не более. Он не желал, чтобы Колчак кому-нибудь подчинялся.

Несколько слов об этом. Небезынтересно вспомнить, что Особое совещание, заменявшее правительство при Деникине, на специальном заседании, посвященном этому вопросу, было против того, чтобы Антон Иванович подчинился Колчаку. Но, приняв к сведению постановление совещания, «царь Антон» подчинился Верховному правителю, причем на следующий же день известил его об этом телеграммой.

Деникин не страдал честолюбием. Он, как и я, предпочитал быть вторым, а кроме того, как я уже писал, он мечтал посадить кого-нибудь в столице государства, а самому удалиться на покой и «садить капусту». Однажды он добродушно и откровенно говорил о том, чего бы он желал для себя лично:

— Я не помещик. Но я уважаю собственность. Без собственности — это что же будет? Собственность — это есть диктатура над вещами. Материя без господина — это анархия. А господин не должен быть многоголовый, коллективный. Поэтому помещик, если он исполняет свой долг по отношению к земле, если в его руках земля дает то, что она может дать, человек нужный даже в том случае, если он не поднимается до высоты Пушкина или прочего просветительного дворянства. У меня никакой собственности нет. Моя собственность — это моя шинель и мое жалованье. Дайте мне пятнадцать десятин, где я буду сажать капусту. Но это возможно только после того, когда в Москве будет посажен достойный правитель. Будет ли это конституционный царь, или верховный правитель, или толковая республика, — мне все равно. Ведь это только формы правления. А важна не форма. Важно, чтобы правители были умные, честные и добрые люди, свято исполняющие свой долг.

* * *

Но мое письмо не дошло до Колчака. Не дошло потому, что горемыка Гришин-Алмазов не добрался до него. Путь к Колчаку шел через Каспийское море. Он и несколько офицеров (кажется, человек двенадцать), желавших разделить его судьбу и сопровождавших его, сели на пароход, который должен был доставить их на азиатское побережье. Судьба их плавания была трагической.

Недалеко от какого-то берега пароход, на котором шел Гришин-Алмазов и его спутники, нагнал большевистский отряд. Сопротивляться нельзя было. Молодые офицеры бросились в море. Среди них был и сын Иозефи. Часть из них добралась до берега, но спаслись ли они, я не знаю. Гришин-Алмазов спустился в свою каюту и стал уничтожать какие-то документы. Когда вооруженные люди ворвались к нему, он начал отстреливаться, а последней пулей застрелился.

Так кончил свою жизнь человек, который мог бы быть диктатором при других условиях.

* * *

Мое письмо к Колчаку Гришин-Алмазов не уничтожил. Оно было напечатано в местных большевистских газетах, но не помню, целиком или только выдержки.

* * *

Генерал д’Ансельм еще не был самый худший. Его сменил генерал Фреданбер (точно фамилию не помню)122. Он тоже пригласил меня и сказал примерно следующее:

— Мы предполагаем организовать здесь смешанные части («division mixte»), то есть офицеры будут французские и русские. Это нам очень удалось в Румынии123.

Я ответил:

— Но это вам не удастся здесь.

— Почему?

— Потому что ваши войска потеряли дисциплину и не будут способствовать русским частям, а наоборот, их разложат.

— Из чего вы это заключаете?

— Да хотя бы из тех сцен, которые я видел на днях на улицах Одессы.

Мы расстались, и он был очень мною недоволен.

* * *

Затем свалился на голову человек, которого я хорошо знал по Волыни. Там он назывался просто Андро124. Он был предводителем дворянства Ровненского уезда, женат на польке. Мы с ним не ладили на родной земле. Но, конечно, все это было позади и сейчас не имело значения. Он показал себя человеком мужественным. Когда все полетело к черту при падении Скоропадского, он собрал маленький конный отряд из полицейских, вооружил его и пробился в Одессу.

Сейчас он сидел передо мною в черном армяке, выпачкавшем ему лицо. И тоже говорил об этих смешанных частях, поддерживая эту идею, и по поручению французов хотел ехать к Деникину. Я сказал ему, что Деникин даже не захочет слушать этого вздора. Теперь он уже не называл себя просто Андро, а более звучно d’Andro de Langeron. Принимая во внимание, что в Одессе стоит памятник Ланжерону, это было выдумано удачно.

* * *

Но на этом дело не кончилось. Появился еще какой-то Шварц. Французам он понравился, и они хотели назначить его чем-то вроде одесского градоначальника. Этого я уже не видел.

* * *

Затем ко всему прибавилось еще и нижеследующее. В это время французы, а может быть и другие, придумали, что надо собрать на Принцевых островах представителей всех сторон, участвующих в борьбе в России, и там их помирить, найдя какую-то общую и приемлемую для всех платформу125.

Мой племянник Филипп Могилевский высмеял эту затею126, а я получил служебную записку на французском языке, где было сказано, что газета, которую мы издавали, будет закрыта на одну неделю. Записка была подписана командиром какого-то эскадрона.

* * *

Я приказал немедленно перевести на французский язык мою статью из последнего номера «Киевлянина». Приведя ее на первой странице следующего же номера (газету не закрыл), я затем тут же напечатал распоряжение французских властей о закрытии газеты на неделю127. И прибавил: «Мы закрываем газету, но не откроем ее снова через неделю, как нам любезно разрешает командир такого-то эскадрона. Мы возобновим газету в тот день, когда увидим, что Франция опять стала нашим другом, таким, каким она была в то время, когда нами была написана вышеприведенная статья от 10-го апреля 1918 года».

* * *

Это произвело большое впечатление. И французы упрекали друг друга: «На кого же мы подняли руку? Это бессмысленно».