За три года после смерти Тедди он не написал ни одной картины, не сделал ни единого наброска, лишь безудержно пил, везде, где задерживался на день, на неделю, на месяц. Иногда Мистраль останавливался в отеле и выезжал оттуда через час, не объясняя причины. В некоторых городах он оставался надолго, хотя пейзаж уже потерял для него прелесть новизны, но его привлекала неподвижность камня, так непохожая на его метания. И вот он слишком устал, чтобы двигаться вперед. Теперь Мистраль мог только вернуться. Фелис — лучшее место из тех, что он повидал.

Когда Мистраль подъехал к «Турелло», ворота фермы оказались закрытыми. Он остановил машину на лужайке и не стал сигналить или звонить, чтобы ему открыли. Было время второго завтрака, и вся прислуга, должно быть, собралась на кухне. Мистралю хотелось избежать момента встречи. Он двинулся по почти заросшей, всеми забытой тропинке в обход фермы, вдоль высокой ограды, пока не оказался у низкой двери, ведущей в его мастерскую. От этой двери был только один ключ, и он по-прежнему лежал в его кармане. Только этот ключ он взял с собой, когда отправился на встречу с Тедди в Авиньон четыре года тому назад.

Мистраль открыл дверь и вошел. В мастерской было темно, лишь несколько солнечных лучей пробивались сквозь шторы, закрывавшие стеклянный потолок. Мистраль дернул за шнур, плотная ткань ушла в сторону, и в мастерскую хлынул поток полуденного света. После его отъезда никто ни до чего не дотрагивался. Чистый холст, возле которого он позировал фотографу вместе с Тедди, все так же стоял на мольберте. На старом столе лежала палитра с засохшими красками.

Он медленно огляделся. На стенах тесно висели картины, заставившие тогда всю группу из «Моды» потерять дар речи. Мистраль долго рассматривал их и вдруг понял, что всегда писал то, что он чувствовал в ту минуту, когда смотрел. Картины стали визуальным эквивалентом его чувств. Не мысли на полотне, но движения души.

Это внезапное озарение принесло ему первые минуты покоя с той самой минуты, когда он опустился на колени на палубу «Барона» и понял, что Тедди оставила его. Картины стали доказательством того, что Жюльен Мистраль жил, чувствовал, любил. Он покачнулся, сломленный усталостью и ужасом. Мистраль передвигался по миру последние три года под страхом того, что если позволить чувствам вырваться на волю, то за ними придет боль настолько страшная, что он покончит с собой, только бы избавиться от нее.

В углу мастерской стояло старое кожаное кресло. Его сделали много лет назад для владельца табачной плантации на Мартинике, и в нем скрывалось хитрое устройство, позволяющее человеку откинуться и вытянуться во весь рост. Мистраль опустился в него и с облегчением вздохнул. Через несколько минут он крепко спал.

Вскоре Кейт вышла во внутренний двор, чтобы поплавать в бассейне. Она заметила, что штора, прикрывающая стеклянный потолок мастерской, отодвинута. Но четыре года ее никто не трогал! Либо штора упала, либо в студии Мистраля побывал вандал или вор, пробравшийся через заднюю дверь. Неслышно ступая, Кейт подошла к студии и заглянула сквозь неплотно прикрытые ставни. Ей удалось увидеть только крупную мужскую руку, свисающую с подлокотника кресла. Кейт немедленно развернулась и отправилась на кухню.

— Марта, скажите кухарке, чтобы к ужину она зарезала еще одну курицу, — приказала Кейт. — Пусть садовник принесет еще латука, помидоров и винограда. А вы отправляйтесь в спальню месье и застелите постель. Проверьте, чтобы нигде не было пыли, повесьте полотенца в ванной, положите мыло… Почему вы так на меня смотрите?

— Вы мне не говорили, что ждете гостя, мадам, — с достоинством ответила Марта Полиссон. Она ненавидела спешку и суету.

— Месье вернулся.

— О мадам!

— Ничего удивительного, — холодно парировала Кейт. Она поспешно отвернулась, чтобы Марта не увидела ее торжествующей улыбки. — Я ждала его.

Однажды весенним вечером, четыре года спустя, в 1961-м, когда Маги одевалась к ужину, в ее спальню без стука ворвалась Фов. Маги резко повернулась, собираясь отчитать девочку, но суровые слова застыли на ее губах, когда она увидела свою внучку.

Фов было почти восемь. Ее одежда, как всегда после прогулки в парке, оказалась порванной, коленки ободранными, на туфлях лежал плотный слой пыли, кофточка выбилась из-под пояса юбки, один карман на которой был вырван с мясом. Что ж, на этот раз хотя бы без синяка под глазом, с облегчением вздохнула Маги, да и нос не разбит. Фов, как жаловались мальчишки-одноклассники, дралась «не как девчонка». Она уже успела поколотить их всех по очереди, но они все равно не оставляли ее в покое. Одноклассников неудержимо тянуло к ней, и они проявляли свою симпатию, как и положено восьмилеткам — тумаками и поддразниваниями.

Внучка Маги отличалась особенной, какой-то тревожной красотой. Ее всегда переполняла энергия, эмоции бушевали в ней с ураганной силой. Ее волосы из морковных превратились в рыжие, но ни один художник не смог бы подобрать точного названия для этих непокорных тугих завитков, где почти розовые пряди соседствовали с бронзовыми, а медные с золотистыми. Светло-серая радужка лучистых глаз была обведена более темной каймой. Если Фов была серьезной, то ее взгляд становился суровым и немного высокомерным. Когда Маги заглядывала внучке в глаза, то ей казалось, что туманная дымка чуть рассеивается, но только для того, чтобы открыть следующий слой тумана, еще более насыщенный и глубокий. Но сейчас глаза Фов сияли так ярко, что Маги решила: внучка на грани истерики.

— Что с тобой случилось? — с тревогой спросила она. Фов была любопытная, непокорная, своенравная и своевольная. Маги никогда не удавалось предугадать, что сделает внучка в следующую минуту.

Фов держала одну руку за спиной.

— У меня сюрприз, самый замечательный сюрприз в мире, Магали! — У Фов даже голос задрожал, так она старалась не выпалить все сразу. Маги не терпела, чтобы ее называли бабушкой, бабулей и тому подобное. «Маги» показалось ей чересчур фамильярным, и поэтому Фов, единственная из всех, называла ее настоящим полным именем. Маги потянулась к девочке, чтобы посмотреть, что та прячет за спиной, но Фов отступила назад.

— Надеюсь, это не какое-нибудь животное? — поинтересовалась Маги. Они давно воевали с внучкой по этому поводу.

— Я же тебе обещала, разве нет?

— Растение или камень?

— Нет, не угадала, — пропела Фов, дрожа от возбуждения.

— Тогда сдаюсь!

— Мой отец! — выпалила Фов и сунула в руку Маги листок из альбома для рисования. На нем была изображена Фов, сидевшая на скамейке.

Маги молча смотрела на внучку, пытаясь оправиться от шока, а слова потоком лились с губ девочки.

— Мы все играли в парке, а тут подошел старик с бородой и представился миссис Бэйли и миссис Саммер. Они так удивились и обрадовались. А потом он подошел ко мне и сказал, что я, должно быть, и есть Фов Люнель, и я ответила, что да, это я, и тогда он спросил… Он спросил, знаю ли я, кто мой отец. Я сказала, что я дочь Мистраля и что все об этом знают. И тогда, Магали представляешь, он сказал, что он и есть Жюльен Мистраль, мой отец! Я ему сначала не поверила, потому что на фотографии он намного моложе и бороды у него нет. Но потом я почувствовала, что он вправду мой отец, и крепко обняла его. И еще он сказал, что я выгляжу именно так, как он и думал. Он держал меня за руки и целовал их, и он как будто не знал, что еще сказать… Тут подошли миссис Бэйли и миссис Саммер, чтобы поговорить с ним, но он не захотел с ними разговаривать, а попросил меня посидеть минутку спокойно, чтобы он мог нарисовать меня. И он так быстро меня нарисовал, Магали, даже быстрее, чем я, а ты ведь знаешь, как быстро я рисую. И потом он еще написал письмо и заставил меня пообещать, что я передам его тебе. Мой отец! О Магали, я так счастлива! Я хотела, чтобы он пришел сюда вместе со мной, но он сказал, что не может, пока не может… А, да, вот письмо. — Девочка достала сложенный вчетверо листок бумаги из оставшегося целым кармана юбки.