Я ждала ее всю свою жизнь – почти случайную женщину, которая подаст мне руку, чтобы помочь встать.

P. S. Сегодня я сожгу дневник. А те листы, которые еще не исписала, я вырвала – пригодятся Тошке, рисовать корабли и машины.

К вечеру Андрей пригласил к нам генерала МВД, у которого подрабатывает «пострадавший» Равшан. Андрей попросил Жанку с Михалычем замариновать шашлык и разжечь мангал. Кстати, у Коляна сегодня днюха, значит, и ребяткам кое-что перепадет с барского стола.

Пока суд да дело, дневник я спалю в мангале.

Сегодня, едва я включила свой прежний мобильный, все это время лежавший в коробке с вынутой батарейкой, мне позвонила Аглая Денисовна.

Завтра она привезет Тошку)

Свекровь предупредила, что хочет переговорить со мной с глазу на глаз.

«Я тут подумала… Антон имеет право знать, что у него есть еще одна бабушка», – перед тем как нажать отбой, неожиданно сказала она.

С мужем мы со вчершнего дня, дня моего возвращения, не разговариваем. Мы оба не находим нужных слов, но, может, оно и к лучшему – пусть переполняющие нас эмоции немного отстоятся…

Сможем ли мы хоть как-то измениться и продолжать жить вместе?

Время покажет.

– И все же это история не про мужчину. Это история про мать. – Самоварова с удовольствием пригубила полусладкое красное вино.

– Ты бы хоть чокнулась со мной, – Валерий Павлович потянулся к ней с бокалом. – И лучше было дождаться обеда – угли уже почти прогорели. Сделай одолжение, не кури на голодный желудок.

– Валер, не занудствуй… Холодное «Киндзмараули», да на голодный желудок, да с папиросочкой, что может быть прекрасней для малопьющей женщины? – ласково усмехнулась она ему в лицо.

Вернувшись из города, они вытащили плетеные кресла с террасы на площадку перед домом и устроились на солнышке у мангала. Валерий Павлович готовил шашлык. А Пресли, охотясь за бабочками, радостно гонялся по знакомому саду.

Час назад они проводили Алину в Москву, а по дороге домой прикупили в элитном винном магазине бутылку любимого Варварой Сергеевной вина.

– Что мы знаем о наших матерях? – продолжила Самоварова развивать свою мысль, обращаясь, как это у нее иногда случалось, не столько к доктору, сколько к какому-то третьему, невидимому собеседнику. – Цвет волос, черты лица, запах, характер… Место работы, родственники, подруги… Как правило, большинство из нас не знает главного – о чем они думали, чем жертвовали, за что боролись и почему смирялись, о чем мечтали, как сильно ненавидели и любили. Обо всем этом мы можем лишь догадываться. Но наши догадки – это всего лишь наши догадки. Помноженные на факты биографии, они не в состоянии дать нам истинной картины жизни души… Души главного в нашей жизни человека. Как бы мы сильно ни любили кого-то – своего собственного ребенка, мужчину или Бога, место матери никто никогда не займет.

Самоварова вдруг почувствовала, что против воли зацепилась и за что-то свое – глубокое, личное…

На глаза набежали слезы, ставшие близкими за эти дни. Она покосилась на доктора, но он слушал ее вполуха: успев залипнуть в чате с Лешкой, он лишь машинально кивал в ответ.

Варваре Сергеевне вспомнилась одна дикая, давнишняя история о матери, обрекшей свою четырехлетнюю дочь на медленную смерть в заваленной мусором квартире.

Ольга, соседка этажом выше, была старше Самоваровой на десять лет. Варвара Сергеевна начала общаться с ней, когда у них обеих были маленькие дети.

Кто бы мог подумать, что эта сдержанная, помешанная на порядке учительница начальных классов, маниакально заботящаяся не только о дочке, которую растила одна, но и о чистоте во дворе и подъезде, бросит свою малышку на погибель, заперев на несколько дней в пустой квартире?!

Вспоминая о жуткой вони и грязи, о плаче беспомощного, изможденного ребенка, о всем том, что всякий раз вставало перед ее глазами, когда она нет-нет да и вспоминала об этой трагедии, Самоварова почувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой.

Тогда, тридцать с лишним лет назад, очевидцы кошмарной истории – соседи по дому, знавшие Ольгу с детства, – пришли к единому выводу, что женщина сошла с ума из-за несчастной любви к бросившему их с дочкой мужчине.

Но нет, там все было не так просто…

Чтобы прогнать тяжелое, ненужное воспоминание, Варвара Сергеевна потеребила доктора за рукав.

– Валер, ты меня совсем не слушаешь?

Валерий Павлович наконец вышел из чата и положил телефон на стол.

– Почему же? Слушаю. Мужчина, мать… Какая теперь-то разница? Прежде всего это история давнишнего расстройства. К сожалению, в нашем обществе, где каждый второй невротик, отсутствует культура заботы о психическом здоровье. Надеюсь, твоя хваленая психологиня Алинке поможет! Но, будь ее доктором, я бы настоятельно предложил ей принимать антидепрессанты.

– Все-то у вас, у психиатров, сводится к таблеткам…

– Не все! – Валерий Павлович встал и потрепал ее по волосам. – В твоем случае таблетки были не нужны. Но ты у меня сильная.

– Алина тоже сильная, – задумчиво ответила Варвара Сергеевна и, вытянув вперед босую ступню, попыталась пощекотать ею доктора. – Как и большинство из нас, женщин.

– Но тогда объясни, почему у вас в конечном итоге все сводится к мужикам? – усмехнулся он. – Алина хорошая, вполне адекватная девчонка. И еще она показалась мне удивительно честной.

Варвара Сергеевна сдержанно улыбнулась. Рассказывать доктору, что после возвращения из города она не обнаружила на консоли при входе в дом своей старенькой, с расхлябанной крышкой пудреницы, которая абсолютно точно лежала там утром, она, конечно, не стала.

«Каждый имеет право на свой собственный бред», – пронеслись в ее голове недавно услышанные слова.

– Но ее поступок ни как врачу, ни как человеку мне так до конца и не понятен.

Доктор был явно голоден, и это чувствовалось по его слегка ворчливому тону.

А Самоваровой, как назло, хотелось поговорить.

– Не к мужикам, Валер, к любви у нас все сводится.

Доктор подошел к мангалу и задумался.

– Психически неуравновешенная мать, – после паузы ответил он, – эмоционально отчужденная от ребенка, закладывает в нем искаженное представление о любви. Не имея опыта радости от взаимодействия с родителем, лишившись его сопричастности (а это – важнейшая составляющая любви!), ребенок подменяет полноценное чувство навязчивым желанием принести себя в жертву любой ценой. Так же понятней, привычней.

– А любовь, Валер, это всегда жертва… И кто может определить грань, после которой здоровое, по неким условным и лично мне непонятным критериям, чувство переходит в невроз или еще чего хуже? И что значит – здоровое чувство? Любые попытки разложить любовь на составляющие нелепы. И следует ли считать любовью страсть? А если пережитая страсть была самым сильным ощущением в жизни человека?