Многие верили, что Туманную Башню возвели серкеты, которые оставили ее после завершения строительства по неизвестным причинам. Впрочем, такие слухи быстро пресекались властями и ивэями – санитарами Туманной Башни, которые обладали не лучшей репутацией, чем Жестокие. Во всяком случае, боялись их больше. Жестокие были далеко, в Согдарии, а отряды ивэев ходили по улицам Иштувэга, забирая больных и тех, кто казался зараженным.

«Бледная Спирохета» была коварной болезнью. Человек мог чувствовать себя хорошо еще утром, а вечером его тело сжигали в специальной яме за городскими стенами. Но такие случаи были редки. Чаще всего болезнь длилась долго, но выживали немногие. Те, кто не умирали от Белой Язвы, погибали в Туманной Башне. Оттуда не возвращались. Порой ивэев боялись больше, чем саму болезнь. Люди прятали заболевших родных, погибали целыми семьями, шли на обманы и риск, лишь бы не угодить в руки санитарам. Играя со «Спирохетой», человек имел шанс на победу, ивэям – всегда проигрывал.

Санитары Туманной Башни не делали различий ни для бедных, ни для богатых. Попытки откупиться были бесполезны, выкрасть угодивших в «больницу» родственников – еще бессмысленнее. Окрестности цитадели не охранялись, но сама обитель была недоступной, как солнце в небе. Входом и выходом из нее служило единственное окно, находившееся на расстоянии ста салей от земли. Через него на корзинах поднимали больных. Больше их никто не видел. Многие верили в существование подземного хода, ведущего в город, но попытки его найти были безуспешны. Оставалось загадкой и то, как в цитадель попадали те ивэи, которые собирали больных по городу. Никто не видел, как они пользовались корзиной. Ивэи привозили больных к подножию башни, грузили их в корзину, а сами уезжали обратно в город – бдительно следить за здоровьем горожан. Ходили слухи, что в башни жили другие ивэи, которые никогда не покидали ее стен.

В городе санитары носили кожаные маски, закрывающие лица, высокие сапоги и длинные перчатки выше локтя. Их боялись, как огня, и при виде ярко-красной накидки предпочитали переходить улицу на другую сторону. Служители Туманной Башни пользовались неизменной поддержкой властей, а за сопротивление им полагался штраф, который накладывался на каждого члена семьи. За детей выплачивали родители. Благодаря таким мерам болезнь удавалось сдерживать. В последнее время ее вспышки становились реже, но легче от этого не было – люди все равно умирали.

Обо всем этом Арлингу рассказал Джавад, которому керхи не успели отрезать язык. Верные Сахару «братья» выкрали его у Белого Ящера как раз накануне того дня, когда керх собирался сделать драгана немым. Помогли ли чрезмерная болтливость, врожденная изворотливость или выучка у Жестоких, но шпиону Канцлера повезло больше, чем командиру Евгениусу. В пыточной керхов он оставил лишь один глаз и несколько пальцев. Джавад пришел в себя уже на второй день, на третий стал говорить, а еще через пару дней смог держаться в седле.

Евгениус, к своему несчастью, привлек больше внимания кочевников. Возможно, сыграли роль его принадлежность к армии, возраст и симпатичная внешность, от которой после керхского плена не осталось и следа. И бархатного голоса, который так злил Сейфуллаха, но который так нравился Терезе Монтеро, тоже больше не было. Драган потерял его там же, где многие части своего искромсанного тела. Он напоминал быка, которого принялись свежевать, забыв перерезать ему горло. Арлинг был уверен, что Евгениус не проживет и дня, но они благополучно спустились с Малого Исфахана, миновали узкую долину у его подножья, прошли тайными тропами в Золотую Пустыню, а драган все дышал, упорно цепляясь за жизнь изуродованными пальцами.

То был сложный переход. Голова халруджи была забита самыми разными мыслями, не относящимися к пути. А дорога требовала много сил и внимания. Сахар дал ему карту, которая должна была помочь пройти Малый Исфахан и попасть на Иштувэгский Тракт, минуя отряды керхов. Но линии на старом куске кожи были стертыми и плохо ощущались под пальцами. Регарди несколько раз терял дорогу, пока не очнулся Джавад, который взял на себя роль проводника.

Сахар снабдил их всем необходимым, но запасы воды быстро кончились, потому что несколько колодцев, отмеченных на карте, оказались засыпаны песком. Самумы Подобного по-прежнему преследовали его. Иногда Арлингу казалось, что он слышал их вой, но то был лишь ветер. Еще недавно приятно прохладный, он стал жестоко холодным. Малый Исфахан быстро сбросил маски гостеприимства, обнажив клыки и когти. И хотя тайная тропа керхов, по которой они шли, миновала крутые скальные кряжи, петляя по карнизам и террасам, идти было трудно. Безжизненный галечник под ногами осыпался при любом неосторожном шаге, а ишаки и верблюды, которых дал им Сахар, упирались и норовили удрать.

Регарди привык к ветрам Холустая и долины Мианэ, однако они не могли сравниться с ураганами Малого Исфахана. Ветер срывал с вершин горной породы ледяную и каменную крошку, осыпая ей путников, которым приходилось бдительно следить не только за дорогой, но и за вещами. Ветер уносил все, что не было привязано или прикреплено к упряжи. Разжечь костер было невозможно. Если он и разгорался в момент затишья, то ближайший порыв ветра уносил его целиком с кизяком и ветками горного тамариска, которые они собирали для топлива. Путники уставали от ветра сильнее, чем от недосыпания. Спать на высоте четырех тысяч салей, также как дышать, было трудно. Безжизненные горы угрюмо молчали, мороз прихватывал, ветер мрачно насвистывал. Во время коротких привалов Арлинг с трудом заставлял себя усидеть на месте. Без драганов он добрался бы до города в разы быстрее, но бросить их на перевале означало оставить на верную смерть. Евгениус едва дышал, а Джавад, хоть и держался в седле сам, слишком часто останавливался для отдыха. В сердце Регарди опять закрадывался страх, из-за плеча которого выглядывало отчаяние.

Им потребовалось две недели, чтобы спуститься до Иштувэгского Тракта. Вернулась привычная жара, ветер ослаб, стали встречаться люди. Сначала попадались одинокие путники – каргалы и золотоискатели, но по мере приближения к тракту людей становилось больше. Главная дорога в Иштувэга проходила по границе песков Золотой Пустыни и была забита беженцами и караванами. Человеческая река неистово бурлила, оглашая предгорья Исфахана руганью торговцев, плачем детей, криками погонщиков, недовольным ревом скота и топотом ног путников, поднимающих в воздух тучи мелкой, вонючей пыли.

На тракте они расстались. Арлинг заплатил сто султанов из денег Сахара купцам, направляющимся в столицу, чтобы они согласились взять раненных драганов с собой. Джавад и Евгениус вместе с караваном, груженным слитками золота, отправились в Самрию, а Арлинг с не менее тяжелым грузом на душе – в Иштувэга.

– Пусть твой клинок будет вложен последним, – пожелал ему на прощание Джавад.

Теперь этот человек ничем не напоминал болтливого и навязчивого драгана, которого все с трудом выносили в отряде Сейфуллаха. Керхский плен изменил его или что другое, но Джавад стал иным – серьезным, молчаливым, собранным. Регарди не был уверен, что драган показал свое настоящее лицо, но эта маска ему нравилась.

Желая отблагодарить Арлинга, Джавад рассказывал ему все, что знал об Иштувэга и рабстве в городе. А знал он немало.