Шарли, странный голос, одновременно твердый и дрожащий, суровый и полный любви, – такого голоса Беттина и Женевьева за ней не знали.

– Между моим домом и тобой я не выберу тебя, любимый, – сказала она. – Между сестрами и тобой я тоже не выберу тебя. Этот дом и всё, что в нем, – моя жизнь.

Сердце Женевьевы сжалось от боли вместе с сердцем Танкреда. Как ему, должно быть, больно.

– Я куплю большой дом, – решительно ответил он. – Мы будем жить там все вшестером… нет, ввосьмером! Я забыл кошек! Да будь нас хоть пятнадцать, тридцать, сколько ты захочешь! Все остальное… лишь географическое перемещение, правда?

– Нет – прошептала Шарли голосом, полным горя. – Не только географическое. Я не покину Виль-Эрве. Это мой дом.

Он помолчал. Поколебался, будто ступал на хрупкий лед. И смело ринулся вперед:

– А мой – в Париже. Значит, нам надо расстаться.

– Я знаю.

– Правда?

– Да.

Банка с грохотом разбилась о пол.

– Ох, – пробормотала Шарли. – Желе из ежевики.

– Я все уберу.

Шаги Танкреда удалились. Тут же послышались шаги Шарли, она бежала следом. Снова дважды хлопнула дверь, и наступила тишина.

Женевьева и Беттина переглянулись со слезами на глазах.

18

Бриллиант, духи и вечернее платье

Гортензия заперлась в ванной, чтобы спокойно выстирать колготки.

С того дня, когда Мюгетта покинула их, ее и всю планету, Гортензия разобрала один за другим свои ящики, рассортировала носки, альбомы, футболки, тетради, свитера, бумаги, карандаши, фотографии. Она выбила ковер, который не видел такой заботы с прошлого лета, пропылесосила книги, вытерла пыль с абажура, вымыла окна, подшила занавески, сменила дверную ручку. И не написала ни строчки в своем дневнике.

Итак, операция «Чистые колготки». Она наполнила тазик теплой водой, засыпала стиральный порошок, бросила туда скомканные колготки. Если на то пошло, можно выстирать и те, что на ней. Она стянула их, извиваясь, тоже швырнула в тазик. И вдруг сердце ее забухало, как колокол.

Она долго смотрела на темное пятно на светло-серых колготках. Потом нагнулась, осмотрела свои коленки, икры, ляжки.

Ни порезов, ни царапин.

Гортензия посмотрелась в зеркало, увидела встревоженное лицо девочки с очень черными глазами и очень коротко подстриженными волосами. Нос тоже был очень. И подбородок очень. Все у нее очень. Она снова нагнулась и сняла трусики.

Вот оно, маленькое красное пятнышко в форме миндалины. Ее удивило, что она не чувствует никакой боли.

Появилась мама в вечернем платье цвета солнца, расшитом великолепными красными розами, – этого платья Гортензия никогда на ней не видела, но мечтала носить такое позже, когда будет…

– …взрослой? – сказала мама, погладив ее пальцем по щеке. – Когда у девочки начинаются…

– А папа не придет? – перебила ее Гортензия с легкой тревогой.

– Конечно нет. Это наши с тобой дела, ты же знаешь, какой он тактичный. Когда у девочки впервые приходят месячные, мать должна ей кое-что сказать.

– Что, например?

Гортензии стало легче: она была не одна в такой момент. Она ждала продолжения, любуясь восхитительными красными клипсами в маминых ушах.

– Ну, полагается говорить: «Ты стала женщиной, дочка». Или: «Ты теперь взрослая, будь осторожна с мальчиками».

– Но ты мне не это скажешь?

– Конечно это! – воскликнула Люси Верделен, проверяя в зеркале, в порядке ли ее прическа. – Такие вещи еще в ходу. Но есть и другое, что говорят реже.

– Ты идешь на праздник? – спросила Гортензия.

– Да. Я убедила твоего отца надеть смокинг. Неделю его уговаривала.

Это значит, подумала Гортензия, что сегодня еще и МОЙ праздник. У меня первый раз…

– Что такое месячные, мама?

– Энид часто задавала этот вопрос Базилю. Ты не слушала, что он отвечал?

Гортензия пожала плечами.

– Это другое дело.

Мама обняла ее за плечи. От нее пахло фиалками.

– У меня есть теория по этому вопросу, – сказала она. – Я думаю, что у каждой женщины – свое определение… Да, конечно, анатомия, фолликулы, луна, все дела, но…

– Но…

– Для меня это все равно что носить четыре-пять дней в месяц спрятанный бриллиант, даже если ты одета, будто кур воровала. Носить драгоценность, когда никто об этом не знает. Это очень личная шутка, только между нами с тобой.

– Шутка? Ты так думаешь?

– Я предпочитала, когда еще жила в этом мире, ходить в такие дни по пляжу. Я чувствовала, что никто, кроме меня, не поймет в таком совершенстве волны и их движение. Я сама была волной.

– Ммм. Красиво, конечно, но можешь ты мне объяснить, почему эта кровь – цвета морской волны в рекламе «Тампакса» по телевизору?

– Чтобы мальчики не пугались, бедняги.

Гортензия сморщила нос. У нее были еще вопросы:

– Все же каждый месяц такая докука…

– Когда как. Иной раз ты подумаешь: что за дела! Что за глупость! Какое бремя! Какая докука! А в другой раз скажешь: что за дела (но другим тоном), какой сюрприз, какая приятная новость! Иногда ты будешь чувствовать себя хрупкой. А иногда – несокрушимой.

Люси Верделен в зеркале улыбнулась дочери.

– За всем этим я забыла единственный, в сущности, важный вопрос. Прокладки или тампоны?

– Ох нет, я никогда не пользовалась…

– Тцц. Тцц. А если прочесть инструкцию?

– Объясняй помедленнее, пожалуйста. Думай, что ты рассказываешь мне про землетрясение из-под земли.

Мать и дочь вместе, голова к голове, прочли инструкцию.

– Базиль говорит, – сказала Гортензия, – что это выход из организма эндометриальных структур…

– Что?

– Месячные. Мама! О чем мы с тобой говорим?

Мама описала рукой в воздухе кривую, как делала Шарли, когда курила.

– Базиль, – сказала она, – может говорить что хочет!

– Он врач!

– Пусть. Но он мужчина. У него никогда не будет месячных!

Мама взяла духи Шарли, поднесла их к своему декольте, но передумала и поставила флакон на место.

– Не надо смешивать. Твой отец и так не очень любит духи.

Гортензия опустила трусики в тазик. Вода окрасилась светло-розовым.

– Ты не сказала мне, какой праздник… – начала Гортензия – и тут заметила, что мама, как всегда, испарилась.

Она была одна. Немного помолчав, тихо сказала:

– Ладно. Попробую сама разобраться. Все равно спасибо, мама.

19

Клубника и гиппопотамы

Через два дня Гарри и Дезире уезжали в Париж. Это было грустно, но предсказуемо.

Зато бомбой стало известие об отъезде Танкреда.

День начался с появления Шарли на кухне. Она бросила «Доброе утро!», как сказала бы: «Руки вверх!»

Потом, после шутки Дезире, от которой все прыснули, но Шарли осталась невозмутима, Гортензия заметила:

– Твоим скулам не повредят гантели.

Никакой реакции со стороны старшей сестры.

В обед все заметили, что Танкреда нет