Острое ощущение необходимости спешить заставило его двигаться еще быстрее. Он знал: Бернс не мог вернуться так рано. Но как знать… Неожиданно Палмер увидел самого себя и то, чем он занимался, как бы со стороны. С каждой минутой этот образ вырисовывался все яснее вопреки правилам разведывательной службы, избавляющим от размышлений.

Только теперь, сидя на унитазе и зашнуровывая ботинки, он понял, насколько невероятна вся эта история сегодняшнего вечера. С ним не случалось ничего подобного с довоенного времени. И то, что приобретенные в разведке навыки в один прекрасный день помогут ему прятать улики недозволенного свидания от человека, которому не только наплевать, но который даже подбивал Палмера на это,– подобная ситуация предстала перед Палмером во всей своей дикой нелепости, как только он по-настоящему подумал об этом.

Расправляя полотенце, он начал размышлять, стоит ли вообще стараться. Потом отбросил эту мысль.

Он уже выходил из ванной, но неожиданно вернулся в душевую кабину. Поморщившись, взял еще несколько салфеток, тщательно протер раздвижную стеклянную дверь, промокнул мыло и вытер, насколько смог, лужи на полу. Бросив мокрую бумагу в унитаз, спустил воду.

«Клинекс». Салфетки «клинекс». Палмер выключил в ванной свет, закрыл дверь (Так? Так.) и постоял минуту посреди гостиной, на толстом белом ковре. Пока он так стоял, способность отстранять размышления покинула его.

Стоило ли вообще ввязываться в эту историю?

Палмер понимал, что по моральным нормам его отца он ведет себя как последний глупец. Следуй он отцовским правилам, ничего подобного не случилось бы, потому что, когда отец хотел сделать выговор своему служащему, он делал это настолько открыто, насколько позволяла возможность. Сама мысль о назначении тайного, личного свидания показалась бы отцу наивысшей степенью трусости. Но потом Палмер сообразил, что у его отца никогда не было подчиненного, похожего на Мака Бернса.

Взгляд Палмера упал на два бокала, стоящих на коктейльном столике. На ободке одного из них была яркая дуга помады. Он потянулся за стаканом, с намерением стереть пятно. «Клинекс». «Клинекс». Рука Палмера повисла в воздухе. Он увидел признак паники в попытке уничтожить следы пребывания здесь Вирджинии, о котором Мак Бернс-то ведь знал! А если есть паника, то должна быть и ее причина?

Палмер сел и взял в руки бокал Вирджинии. Он почувствовал некий беспокойный прилив в душе – так, словно скрытая река вины вырвалась наружу огромным потоком горькой зеленой воды, засоренной водорослями и желтой едкой пеной, и затопляла его душу.

Чепуха, подумал он. На самом деле я не так устроен. Она не права. Холодный человек не умер. Все сделал другой, горячий человек, но тот, горячий, человек, в сущности, не я. Он медленно вертел бокал в руках, наблюдая, как появляется и исчезает след от помады.

«Как мне тебя называть? – спрашивала она.– На работе я знаю. Но как быть здесь?»

Как быть здесь? Что позволило ей предположить, что они могут прийти сюда еще раз? Она не имела понятия о том, что может сделать холодный человек. Любое. Уволить ее. Любое. Отделаться от нее, перечеркнуть все случившееся. Чем это было, в конце концов, кроме непредвиденного происшествия, чисто физиологического акта, просто случайной близости?

Поворачивая бокал, Палмер наблюдал, как вновь и вновь появляется яркий след. Приподняв и изучающе разглядывая бокал, он почувствовал очень слабый аромат, смутный запах ее духов, ее помады. Он поднес бокал к носу и вдохнул медленно и глубоко. И вдруг неожиданно для себя почувствовал, что пробует его край языком. Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Теплота, ее теплота, которую он теперь отчетливо вспомнил, переполняла его. Вкус ее помады на языке сжал горло страстным желанием. Откуда-то издалека он услышал звук переключения скоростей автомашины. Он неохотно открыл глаза и поставил бокал на стол. Торопливо выходя из квартиры, он сильно потер о нёбо кончик языка.

Палмер спустился на лифте в подвальный этаж и сквозь лабиринт коридоров прошел к служебному выходу. Он попытался запомнить, какими коридорами шел, зная, что воспользуется ими еще не раз.

Палмер вышел из такси у своего отеля и, не обращая внимания на швейцара, быстро прошел через маленький вестибюль к лифту.

Почти с первого дня их переезда в это временное жилище Палмер не любил его. Стоя перед лифтом и наблюдая за стрелкой над дверьми, медленно двигающейся по дуге к цифре последнего этажа, он чувствовал в своем сердце ненависть к этому проклятому отелю. Это было тесное помещение, давящее своей ветхостью, своей обособленностью, своими мрачными коричневыми тонами, которых было здесь гораздо больше, чем в жизни.

И теперь, нетерпеливо ожидая, когда этот идиотский лифт завершит свой дурацкий рейс вверх, он испытывал особую враждебность к безвкусному, смехотворному огромному зданию, в котором его вынудили жить. Он ненавидел обитавших здесь хитрых стариков и питал отвращение к лакейской наглости обслуживающего персонала. Он был почти уверен, что швейцар, увидев подъехавшее к обочине тротуара такси, немедленно послал лифтера наверх с каким-то бессмысленным поручением.

Палмер наблюдал, как стрелка указателя этажей достигла верхней цифры «12», покачалась и остановилась на ней, казалось, навсегда, что, понятно, приводило в бешенство. Конечно, имелся и другой лифт, но он, как обычно, стоял на этаже вестибюля открытый, пустой и темный.

Палмер отвернулся от лифта и заставил себя выглядеть совершенно безразличным к создавшейся ситуации, поскольку служащие, все до одного, уставились на него, наслаждаясь этой сценой. Удерживая себя от желания взглянуть на часы, он полез в карман за сигаретами, но не обнаружил ни одной. Краем глаза он заметил, что стрелка вновь заколебалась и отправилась в свой обратный путь по дуге.

Итак, момент настал, вдруг осознал Палмер. Вместо того чтобы быть благодарным задержке, он подгонял его приближение. Теперь же, когда это вот-вот должно было произойти, ему стало страшно.

Он подумал о том, что Вирджиния была почти права. Ничего подобного не случалось с ним за все восемнадцать лет его супружеской жизни, то есть ничего хотя бы приблизительно похожего, поправил он себя. Был, правда, один случай в Лос-Анджелесе около десяти лет назад, когда Эдди Хейген в три часа ночи после солидной выпивки решил притащить в номер Палмера двух профессиональных проституток. Даже непосредственно после этого Палмер довольно смутно осознавал, что произошло. Лишь клиническую, почти терапевтическую атмосферу этого вечера он помнил совершенно ясно: как будто он страдал от сильного засорения желудка и девушка торжественно проделала ему полное промывание. Теперь Палмер вспомнил, что она была очень красива. «Здесь работают самые красивые проститутки в мире»,– уверял его Хейген. Кроме того, она была терпелива и добросовестна. Ни одна женщина до того не сделала столько для него, или точнее ему. Первой реакцией Палмера было нечто вроде смутного изумления. Когда же он увидел, как Хейген вручил девушкам в момент их ухода по 100-долларовой бумажке, его изумление несколько уменьшилось.