На обратном пути в Чикаго Док не мог сдержать свою радость. «Ну, что ты будешь делать со своей долей? — спрашивал он Карписа. — Наверное, возьмешь Делорес — и во Флориду, а?» Док старался расшевелить Карписа, но тот оставался мрачен: «Знаешь, что я тебе скажу, Док? Мы еще очень долго не сможем потратить ни цента из этих денег».

Сент-Пол, Миннесота

8 февраля, четверг

Последние гости из числа сочувствующих горю Бремеров покинули особняк около полуночи. Адольф Бремер отправился в свою контору, располагавшуюся в доме напротив, чтобы доделать кое-какую работу. В доме остался агент ФБР Фортенберри. Внезапно он услышал, что кто-то колотит во входную дверь. Фортенберри открыл, и в особняк, пошатываясь, ввалился Эдвард Бремер. Лицо у него было мертвенно-бледное, он дрожал от холода.

Фортенберри сходил в контору и привел старого Бремера. Последовали объятия, слезы и смех. Фортенберри попросил «оказать ему честь» первым сообщить Натану о возвращении пленника. Неожиданно выяснилось, что Эдвард Бремер против. Как оказалось, он обещал похитителям, что новость о его освобождении не появится в утренних газетах. Отец и сын Бремеры принялись уговаривать Фортенберри подождать до утра. Тот с неохотой согласился. Эдвард выпил одну за другой две кружки пива и только после этого стал способен рассказывать.

Фортенберри спросил его, может ли он опознать своих похитителей? «Это, наверное, прозвучит совершенно абсурдно, — ответил Бремер, — но нет, не могу. Они продержали меня двадцать два дня, и за это время я не видел лица ни одного из них». Как впоследствии сообщал в рапорте Фортенберри, Эдвард постоянно твердил отцу, что они «не должны принимать участие в расследовании». В противном случае бандиты угрожали расправиться с его женой и дочерью. Около трех часов ночи Эдвард наконец отправился спать. Как только он ушел к себе наверх, Фортенберри кинулся к телефону.

На следующее утро Натан позвонил личному врачу Эдварда Бремера и попросил о встрече с его пациентом. Доктор сказал, что побеседовать можно, но не более получаса, и назначил время — два часа дня. Натан поставил об этом в известность Вашингтон и отправился в особняк Бремеров.

Вся семья собралась на кухне. Старик Бремер спросил мнение Натана о словах Эдварда про то, что тот не может опознать похитителей. Натан ответил резко: «Полная чушь, явный отказ помогать следствию». Тогда старик попросил фэбээровца «быть помягче» с его сыном: он сейчас в очень плохом состоянии, может быть, через пару дней ему станет получше. Натан ответил, что не может ждать пару дней: с точки зрения следствия свидетельские показания с каждым днем будут становиться менее ценными.

В два часа Натан повидался с Эдвардом Бремером. Молодой человек показался ему запуганным и явно не решившим до конца, надо ли помогать следствию. «С полицией я готов говорить, — сказал он. — Но с федеральными агентами обсуждать это я бы не хотел». Натан спросил почему. Бремер уклонился от ответа: дескать, пошутил. Натан вышел из себя и объявил, что Бремер многое недоговаривает. Однако тот настаивал на своем: он не может никого опознать, потому что все эти дни «ни черта не видел».

Натан был в полной ярости: теперь он убедился, что молодой Бремер просто не хочет говорить правду.

Тем же утром, пока Папаша Натан пикировался с Эдвардом Бремером, Луис Пикетт занял место защитника на открывшемся процессе по делу Диллинджера. Зал суда снова был полон, вдоль стен стояли помощники шерифа с автоматами, газетчики строчили в блокнотах, то и дело вспыхивал магний. Среди присутствующих находились и двое полицейских из Аризоны, которые арестовали Диллинджера. Они рассказали репортерам, что получили предложения от киношников и театральных деятелей, но пока не заключили контракты, надеясь на больший гонорар.[168]

Как только судья Мюррей навел тишину в зале, Пикетт вскочил с места и громким голосом обратился к суду: «Ваша честь! Что здесь происходит? Где мы находимся? На судебном заседании, которое проходит в соответствии с законами этого штата и этой страны, или же мы видим перед собой издевательство над законом? Доколе будет продолжаться нагнетание атмосферы ненависти и предубеждения? Весь воздух здесь пропитался злобой и нетерпимостью! Звон этих кандалов приводит на ум ужасы застенков русских царей, и он никак не должен раздаваться в зале суда, украшенного американским флагом! Я прошу, чтобы с подсудимого были немедленно сняты оковы».

Это был Пикетт в своем излюбленном стиле — патетическом и агрессивном. Прокурор Роберт Эстил вряд ли мог с ним соперничать.

— Это очень опасный человек, ваша честь, — только и сказал он.

— Снимите наручники с подсудимого, — постановил судья Мюррей.

Но Пикетт еще только разогревался.

— Благодарю вас, ваша честь, — сказал он. — Могу ли я также напомнить, что мы находимся в гражданском суде, а не в военном трибунале? Есть ли что-либо более противное духу закона, чем автоматы, нацеленные в спину обвиняемого? И для чего этот зал заполнен целой армией вооруженных охранников? Я прошу вынести вон все оружие из зала суда.

Со своего места поднялся Кэрролл Холли, племянник и помощник шерифа.

— Я отвечаю за охрану этого обвиняемого, — заявил он.

— А кто вы такой?! — взвился Пикетт. — Вы что, юрист? Какое право вы имеете обращаться к суду?

Судья Мюррей приказал вынести оружие из зала. Пикетт снова взял слово и принялся пространно объяснять, что для знакомства с делом и подготовки к защите ему понадобится не менее четырех месяцев. Эстил попросил всего десять дней.

— Суд, подготовленный за десять дней, — это линчевание под маской закона! — закричал Пикетт. — Мы не дадим линчевать этого несчастного! Линчевание запрещено в этом штате!

— Убийство тут тоже запрещено, — парировал Эстил.

— А тогда почему вы к нему призываете? Почему бы вам просто-напросто не поставить Диллинджера к стенке без всякого суда? Это обойдется штату гораздо дешевле, не надо будет выбрасывать деньги на этот спектакль! Ваша честь, суд над Иисусом Христом был более справедливым, чем то, что мы видим здесь.

Эстил собирался что-то ответить, но тут судья велел обоим юристам успокоиться. Пикетт извинился перед судом и повернулся к Эстилу.

— Мы с Бобом уважаем друг друга, — сказал он.

— Ну да, он скоро вас обнимать начнет, — съязвил судья Мюррей.

По залу прокатился смех. Стороны поспорили еще немного, и судья постановил дать Пикетту месяц на подготовку. Следующее заседание назначили на 12 марта. Эстил был обижен и раздосадован. «Ваша честь, — сказал он, — а почему бы вам тогда не позволить мистеру Пикетту забрать Диллинджера к себе домой и привести обратно в день суда? Кроме этой, вы выполнили все его просьбы».

Диллинджер слушал перепалку юристов со своей обычной ухмылкой. Когда на него надевали наручники, чтобы вести обратно в тюрьму, он наклонился к Пикетту и шепнул: «Молодчага, адвокат!»[169]