часов она спустилась вниз, решив выпить где-нибудь по дороге домой. Дом. И она опять набрала тот же номер.

Один гудок, второй… Потом трубку подняли. Молчание. И вдруг агрессивное «алло», произнесенное с непередаваемо протяжной интонацией.

У нее перехватило дыхание.

– Алло!

– Алло, Эрик?

– Да.

– Это я, Кэсс.

– О, – удивился он и тут же, спохватившись: – Как поживаешь, Кэсс? Спасибо, что позвонила. А я вот сижу здесь, пытаюсь читать пьесу и постепенно схожу с ума. Настроение просто отчаянное.

– Мне кажется, ты ждал, что я позвоню. – Теперь попробуйте сказать, подумала она в состоянии какого-то иррационального смятения, что я не играю в открытую.

– Что ты сказала, Кэсс? – Но по тону вопроса она почувствовала, что он понял ее.

– Я сказала, что ты, должно быть, предвидел этот звонок.

Помолчав, он признался:

– Да. В какой-то степени. – И прибавил: – А где ты, Кэсс?

– На углу, рядом с твоим домом. Можно подняться?

– Конечно.

– Хорошо. Через пять минут буду у тебя.

– О’кей. Послушай, Кэсс…

– Да?

– У меня дома нет ни капли спиртного. Купи бутылочку виски, я тут же расплачусь.

– Какую предпочитаешь марку?

– Все равно. Какую хочешь.

Случилось чудо: на душе у нее полегчало, словно камень свалился. Она рассмеялась:

– «Блейк Лейбл»?

– Отлично.

– Сейчас буду.

– Жду тебя.

Она повесила трубку, продолжая глядеть на черный сверкающий аппарат, принесший ей… спасение? Затем вышла на улицу и, зайдя в первый попавшийся винный магазин, купила бутылку виски. Бутылка, оттягивая сумку из соломки, делала существование Кэсс более реальным – как наличие железнодорожного билета делает неизбежной будущую поездку.

Что она скажет ему? Что он скажет ей?

Она услышала в домофоне его голос: «Это ты, Кэсс?» и поспешила ответить: «Да». По лестнице она взбежала как девочка. Эрик ждал ее у дверей, улыбающийся и бледный, одет он был в тенниску и старые армейские брюки. Его подлинность испугала Кэсс, а также красота… или, точнее, мощь его облика, что в мужчине почти одно и то же. Казалось, она видит его впервые – короткие взъерошенные рыжие волосы, почти квадратный, прорезанный морщинами лоб, брови, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении гуще, а глубоко посаженные глаза – темнее. На подбородке небольшая ямка, ее Кэсс прежде не замечала. Рот выглядел больше, губы – полнее, зубы – не совсем ровными. Эрик был небрит, щетина отливала золотом в желтом свете лестничной клетки, брюки – без ремня, на голых ногах – кожаные сандалии.

– Заходи, – пригласил он, и Кэсс быстро проскользнула внутрь, не касаясь его тела. Эрик закрыл за ней дверь.

Пройдя на середину комнаты, она оглядела ее ничего не видящими глазами; потом они обменялись робкими, затравленными взглядами, не осмеливаясь помыслить о том, что может произойти. Эрик был испуган, но не подавал виду. Кэсс чувствовала, что ее изучают, прикидывают, какова она – новая загадка. Ничего еще не решив, он как бы примерялся к ней, и Кэсс догадалась: понять, что таится в его сердце, можно только открыв свое. А вот что скрывается в ее сердце, она-то и не знала… или не хотела знать.

Эрик взял у нее сумку и положил на книжную полку. По его неуверенным движениям Кэсс поняла, что он не привык принимать у себя женщин. На проигрывателе стояла Пятая симфония Шостаковича, на кровати валялась раскрытая пьеса «Рай для охотников», освещенная светом ночника. Настольная лампа была еще одним и последним источником света в этой комнате. В небольшой квартирке не было почти никакой обстановки, атмосфера почти монашеская – здесь не столько жили, сколько трудились, и внезапно Кэсс остро почувствовала, как неприятно может быть Эрику вторжение женского начала в его неприхотливое жилище.

– Давай выпьем, – предложил он и вытащил из ее сумки бутылку. – Сколько я тебе должен?

Она сказала, и он нерешительно вручил ей несколько мятых банкнот из тех, что лежали на камине рядом с ключами. Потом пошел на кухню, по дороге раскупоривая бутылку. Кэсс видела, как он достает стаканы и лед. На кухне был страшный беспорядок, у Кэсс руки чесались пойти и прибраться там, но она не решалась – не те еще у них отношения. Она устало подошла к кровати и, присев на краешек, взяла в руки пьесу.

– Не могу понять, хорошая это пьеса или плохая. Никак не разберусь. – Неуверенность делала его южный акцент более заметным.

– Кого ты играешь?

– Одного негодяя по имени Малкольм. – Поглядев список действующих лиц, Кэсс узнала, что так звали сына Эгана. Текст был весь очеркан карандашом, были замечания и на полях. Она прочитала одно: «Тут стоит вспомнить то, что я знаю об Иве». Эта надпись относилась к реплике: «Не буду принимать этот чертов аспирин. У человека болит голова, так дайте ему почувствовать эту боль».

– Хочешь воду или только лед? – крикнул Эрик.

– Немного воды, пожалуйста.

Вернувшись в комнату, Эрик вручил ей хайболл[61].

– Я играю последнего мужского представителя большой и богатой американской семьи, составившей состояние путем разных махинаций и темных делишек. Продолжать в том же духе я не могу – изменились законы, и потому мне остается только заделаться крупным профсоюзным боссом, а мой папаша даже готов упечь меня за решетку как коммуниста. У нас с ним есть парочка отличных сцен. В общем, один другого стоит. – Эрик широко улыбнулся. – Спектакль может с треском провалиться.

– Главное, постарайся, чтобы у нас были билеты на премьеру.

Воцарилось молчание, в нем словно эхом отдавалось произнесенное ею «нас», оно гремело сильнее всех ударных в симфонии Шостаковича.

– Да я весь зал заполню своими друзьями, – сказал он, – так что тебе не стоит беспокоиться. – Они вновь замолчали. Эрик сел на кровать рядом с Кэсс и посмотрел ей в глаза. Она отвела взгляд.

– Ты заставляешь меня переживать необычные чувства, – вымолвил он. – Не думал, что когда-нибудь вновь испытаю их.

– О чем ты? – спросила Кэсс и тут же добавила: – Ты заставляешь меня испытывать то же самое. – Она понимала, что он хочет помочь ей, беря инициативу в свои руки.

Подавшись вперед, Эрик накрыл ее руку своей, затем поднялся и зашагал по комнате.

– А как же Ричард?

– Не знаю, – сказала она. – Не понимаю, что происходит между мной и Ричардом. – Кэсс заставила себя взглянуть Эрику в глаза и поставила бокал на столик рядом с кроватью. – Но дело здесь не в тебе… Ты к этому не имеешь отношения.

– Пока не имею. Или еще не имею. – Эрик положил сигарету в пепельницу, стоявшую на камине позади него. – Но я, кажется, понимаю, о чем ты. – Он выглядел каким-то взбудораженным, и это внутреннее беспокойство заставило его вновь приблизиться к ней, а значит, и к постели. Кэсс охватила дрожь, и он это видел, но по-прежнему не прикасался к ней, хотя и не сводил с нее тревожных, вопрошающих глаз. Рот его был приоткрыт.

– Дорогая Кэсс, – проговорил он и улыбнулся, – у нас есть настоящее, это правда, но не думаю, что у нас