– Люди, которые друг другу небезразличны, вовсе не обязаны каждый день воевать.

– Чушь собачья, – возбужденно возразила Мэй. – Если не ругаешься, то и не миришься. Все эти вопли и хлопанье дверьми дают остроту ощущений.

Джек подбирал слова с предельной осторожностью.

– А может, так проще скрыть, что никакой остроты ощущений нет? – как можно мягче спросил он.

У Мэй на глазах появились слезы:

– Иди ты на фиг, Джек… Иди ты… Но убежденности в ее голосе не было.

Джек обнял ее, она поплакала, уткнувшись носом ему в грудь, но взвинтить себя по-настоящему так и не могла.

– Мерзавец, – беззвучно прошептала она.

– Ага, – грустно согласился он.

– То есть все кончено? – спросила Мэй.

Джек чуть отстранился, взглянул ей в глаза, кивнул:

– Ты же сама знаешь.

Она еще немного поплакала.

– Да, наверное. Ни с кем столько не ругалась. И это прозвучало как комплимент.

– И мирились мы чаще, чем Фрэнк Синатра с Авой Гарднер, – поддакнул Джек, хотя сам ни малейшего удовольствия от их ссор не получал.

Мэй нервно рассмеялась.

– Ты чудная девочка, Мэй, – сказал Джек, нежно глядя на нее.

– И ты ничего себе, – всхлипнула она. – Из-за тебя еще кто-нибудь наплачется. Лиза, например.

– Лиза?

– Ну да, эта, самоуверенная и блестящая… Боже, – вдруг хихикнула Мэй, – послушать меня, она просто шоколадное драже какое-то! Она, по-моему, тебе очень подходит. Или не Лиза, а та, другая…

– Какая еще другая?

– Красотка-латиноамериканочка.

– А, Мерседес… Ничего, что она замужем?

– А пошел ты… – За резкостью Мэй пыталась спрятать свое огорчение. – Ты такой вредный, что, пожалуй, она не устоит. Отвези меня домой, а?

– Побудь еще!

– Нет, я уже и так много времени на тебя потратила, – с горечью улыбнулась Мэй.

Они молча ехали по темным ночным улицам. Мэй успокаивала себя, как могла, чтобы легче было вынести разрыв. Да, Джек, конечно, человек нерядовой: большой, сильный, умный, азартный… Сначала эта игра доставляла ей большое удовольствие, но потом она по уши влюбилась и подозревала, что, узнай Джек об этом, его бы как ветром сдуло.

Она чувствовала, что владеет ситуацией, только если держала его в состоянии вечной неуверенности. Ей никогда не бывало с ним легко и свободно – кроме разве что недолгих дней сразу после очередного примирения, когда Джек бывал робок и чувствовал себя виноватым. Но это стоило ей огромного труда и отнимало все больше сил. С тех пор, как Джек перестал с ней ругаться, ее единственным оружием оставалась восточная таинственность. А быть все время таинственной Мэй уже осточертело.

До ее дома они добрались слишком быстро. Джек остановил машину у подъезда, выключил мотор вместо того, чтобы просто заглушить его, но Мэй задерживаться явно не собиралась.

– Пока, – коротко кивнула она.

– Я тебе позвоню, – пообещал Джек.

– Не надо! – слишком поспешно произнесла Мэй дрогнувшим голосом.

Джек смотрел, как Мэй идет от машины к подъезду, сильная маленькая женщина-девочка на нелепых высоченных каблуках. Вот отперла ключом дверь, вошла…

И так и не оглянулась.

Возвращаясь с обеденного перерыва, у лифта Лиза увидела Трикс, которая топала мимо по коридору в дамскую уборную, наверное, в сотый раз поправлять макияж.

– Вас там какой-то мужчина дожидается. «Какой-то мужчина, – раздраженно подумала Лиза. – Неужели нельзя было выяснить, кто он и что ему надо? И это называется секретарша?!»

Наташа, ее секретарь в «Фамм», выспросила бы у посетителя все вплоть до девичьей фамилии его бабушки, прежде чем допустить до Лизы.

Лиза раздраженно открыла дверь приемной, а там на диване сидел тот, кого она меньше всего ожидала увидеть. Оливер.

Лиза точно наткнулась на невидимую стену и остановилась. От шока зазвенело в ушах, сдавило виски. Последний раз она видела Оливера на Новый год – а сегодня тринадцатое июля. Время, прожитое в разлуке, вдруг каким-то непостижимым образом спрессовалось в один миг.

– Привет, солнце, – спокойно, как ни в чем не бывало, произнес Оливер.

Лиза не могла унять предательскую дрожь. Господи, что делать? Как она сегодня одета? Хорошо ли выглядит? Не толстая ли? Зачем его принесло в редакцию? Понимает ли он, что творится сейчас у нее внутри?

– Ты что здесь делаешь? – с удивлением услышала Лиза свой собственный голос.

Она не могла отвести от Оливера глаз, не могла понять, почему он одновременно такой близкий и такой чужой. Она чувствовала себя скованной и неуклюжей, будто так и застыла в тот момент, когда увидела его. Запоздало спохватившись, выпрямилась и с усилием расправила плечи.

– Нам надо поговорить.

Он улыбался и блестел: блестели зубы, серьга в ухе, серебряный браслет часов. Снял ногу с ноги, сел прямо. Каждое движение отточенно-изящное, как всегда.

– О чем? – промямлила Лиза.

Оливер расхохотался своим звучным, заливистым смехом, от которого дрожали оконные стекла.

– О чем? – воскликнул он, невесело улыбнувшись. – А ты как думаешь?

«Развод?» – в смятении подумала Лиза.

– Оливер, я занята.

– По-прежнему загоняешь себя, детка?

– Оливер, я на работе. Если хочешь поговорить, позвони мне домой.

– Телефончик хорошо бы…

– Встретимся после работы.

Может, оно и к лучшему. Разобраться – и все.

– Прекрасно… Я живу в «Кларенс».

– Шикуешь! – Лиза была удивлена.

– У меня съемка.

Лизе почему-то стало обидно.

– То есть ты не со мной повидаться приехал? – обескураженно уточнила она.

– Давай считать, что съемка случилась очень кстати.

Вся дрожа, Лиза попробовала заняться делом, но сосредоточиться было невозможно: оказывается, она и забыла, как на нее действует Оливер.

– Вам посылочка!

Трикс бросила ей на стол пухлый конверт. Лиза вскочила. Фотографии с субботней сессии. Предчувствие не подвело: снимки оказались изумительные, но она все никак не могла сосредоточиться на работе. Перед глазами все плыло, очертания предметов как будто смазались и расплылись. Думать она сейчас могла только об Оливере. Так некрасиво они расстались, так не по-доброму… Он вел себя гадко. Говорил ужасные вещи.