И вдруг глазам ее предстало самое жуткое зрелище, что она когда-либо видела. Остров Погибель, ее дом, плавно поднимался из воды, клочок суши шириной в четыре мили уходил все выше и выше, и вот уже появилось то, что можно было счесть лишь звериной мордой, и ничем иным, — это оказалось чудовище невероятных размеров, а остров, столько месяцев служивший им домом, был его головой… нет, лишь гребнем, украшавшим его голову. Чудовище поднялось над морем, и вода с его макушки хлынула вниз мощными струями.

Огромные выпученные глаза осмотрели горизонт; две когтистые чешуйчатые лапы, каждая размером с военный корабль, ударили по воде. Левиафан огляделся, и из его дыхала, находившегося прямо на затылке, вырвался столб пара — теперь Элинор поняла, что они все это время называли горой Маргарет. Тут и там голова была испещрена слизистыми жаберными щелями и отверстиями; у одного из таких отверстий, поняла Элинор, приняв его за пруд, они с Марианной и присели поговорить о Уиллоби, и когда, глядя, как туман то заполняет его, то вновь куда-то втягивается, она подумала, что пруд дышит — он и в самом деле дышал, обеспечивая тварь воздухом.

У нее на глазах Левиафан опустил в воду гигантскую лапу, подчерпнул целый косяк гигантских тунцов, каждый величиной с корову, и зашвырнул их в пасть, как орешки.

Остров проснулся, и проснулся он голодный.

Элинор поплыла прочь, так быстро, как только могла. Она направилась к Алленгему, ближайшему острову в архипелаге, хотя и знала, что до него четыре мили и такой дальний заплыв ей не под силу, к тому же не стоило и надеяться сбежать от твари, которой, чтобы схватить ее, достаточно было протянуть лапу.

Где же матушка и Марианна? Неужели Левиафан уже поглотил их, как тех несчастных тунцов? И где, где ее ненаглядный Эдвард? Она плыла все дальше, выкинув все мысли из головы, думая только о том, как дышать ровно, как грести мерно, как выжить.

Как много произошло в этот день! Сначала — удивительная перемена, принесшая счастье всем Дэшвудам, затем — это! Бегство, от которого зависела сама жизнь, бегство от проголодавшегося за время сна Левиафана, чудовища, когда-то служившего им домом.

Она плыла, пока ее руки не устали и голова не отяжелела; невыполнимость задачи тянула ее ко дну, как и промокшее шерстяное платье, — нет, ей никогда не добраться до берега. В отчаянии Элинор даже почувствовала течение, влекущее ее назад, хотя тут, вдали от суши, никаких течений быть не могло. Оглянувшись, она убедилась, что ощущения не обманули ее — чудовище опустило морду, раскрыло пасть и принялось втягивать морскую воду вместе со всем, что в ней плавало. Вода устремилась в ненасытную пасть и тащила Элинор за собой. Она гребла что было сил, боролась с течением каждым мускулом в своем теле.

— Так держать! — раздался вдруг голос. — Бот пловчиха, которой я горжусь!

Подняв голову из воды, она увидела: рядом плыл ее милый Эдвард! Он протянул ей руку, и стоило им соприкоснуться, силы их удвоились. Дальше они плыли как один пловец, синхронно гребли к спасительному укрытию шхуны.

Неужели? И в самом деле, прямо по курсу на носу «Ржавого гвоздя» мистер Бенбоу с его уже привычной ей хмурой миной и перьями в бороде кричал и махал руками!

— Люди за бортом! — кричал он.

К бортам сбежались его соратники — были тут и мистер Палмер, и Одноглазый Питер, и Двуглазый Скотти и юный Билли Рафферти… и даже миссис Палмер, с веселым смехом обнимавшая младенца. Все дружно подбадривали Эдварда и Элинор самыми забористыми пиратскими словечками. Не прошло и минуты, как они вырвались из течения, тянувшего их в пасть чудовища, и вскоре уже вскарабкались по брошенным им снастям и поднялись на борт.

— Лево руля, Питер! — скомандовал мистер Бенбоу. — Лево руля и полный вперед! Если мы не сбежим от этого червяка, то к закату будем рассекать волны его желудочного сока!

Марианна, миссис Дэшвуд и все прочие уже были выужены из моря, и через какие-то пятнадцать минут шхуна мчалась прочь из девонширских вод, подальше от Левиафана. Завернувшись в одеяла, все сидели на корме и потягивали из чашек горячий грог, слушая печальный рассказ мистера Палмера о том, чему они только что стали свидетелями.

— Моя жена упорно считает меня «чудным», — начал он, — а остальные приписывают мой характер природной желчности или несварению желудка. Я же объясняю его тем, что и является на самом деле его причиной, — глубочайшей беспросветной меланхолией, какая случается, если заглянуть в черное око времен и познать сокровенные тайны Земли.

Это произошло в экспедиции, полдюжины лет спустя после того, как я оставил службу его величества и присоединился к сэру Джону в его поисках туземного проклятия, которое принесло в мир Большую Перемену. Буря выбросила нас на каменистый островок в нескольких морских милях к северо-северо-западу от побережья Тасмании. Там, на камнях, мы прожили четырнадцать долгих месяцев в самодельных палатках, сшитых из обрывков наших парусов. Днем мы охотились на волков и обезьян, бывших нашим единственным источником пищи, ночи проходили в постоянном страхе перед бурей, тысячами местных разновидностей комаров и дождевых червей.

Однажды я нашел пещеру. Из тьмы доносился странный хор голосов, мне почудилось, будто на меня смотрит пара сверкающих глаз. Уставший от монотонности нашего островного бытия, я не сомневался, что так или иначе моей жизни наступит конец, и не видел ничего страшного в том, чтобы исследовать представшую передо мной загадку. Так я решил изучить пещеру — и как же горько я с тех пор каждый день жалею об этом!

Я спустился всего на несколько ярдов, когда меня схватило множество — тысячи! — рук и швырнуло оземь. Твари, напавшие на меня (я не сомневался, что это кровожадные звери, хотя потом узнал, что они были людьми), тащили меня в глубь пещеры и повторяли ужасным хором: «К'ялох Д'аргеш Ф'ах! К'ялох Д'аргеш Ф'ах!»

С моего тела сбрили все до единого волоски, зубы заточили кусочком кремня. Я был весь в ссадинах от их грубого обращения. Голого, дрожащего и окровавленного, меня оставили с тем, кто держал себя как вождь. Думаю, не стоит описывать мое изумление, когда он заговорил по-английски, пусть голос его и звучал резко, как будто он давно не пользовался этим языком.

Он оказался членом пещерного племени, когда-то, как и все люди, жившего на поверхности, но теперь спустившегося под землю, чтобы поклоняться пантеону жестоких богов-чудовищ, которых они называли К'ялох. К'ялох — древняя раса, старше людей и даже зверей, старше, чем Большая Перемена, старше, чем само время. Они спят в ожидании того дня, когда смогут пробудиться. И когда они проснутся, все, что мы знаем, будет разрушено. «К'ялох Д'аргеш Ф'ах, — сказал тогда вождь. — Левиафан спит, но скоро он проснется».

История о том, как я сбежал и вернулся домой, довольно долгая, — заключил Палмер. — Но ее незачем рассказывать, ведь ничто на свете не имеет никакого смысла. Если я молчу… если я чудной — так это потому, что с тех пор жизнь мало мне интересна. Да и как она может… что толку предаваться банальным людским делам? К'ялох Д'аргеш Ф'ах, — повторил он медленно. — Скоро Левиафан проснется.