насторожило в его приятелях. Он это чувствует, и ему хочется в этом разобраться.

Я тщательно выбирал слова. Я объяснил, что речь не идет об опасениях и тревогах. Просто по роду моих обязанностей я должен предвидеть, предусмотреть, как отзовутся старые связи на новом поприще, вот и все.

Он был настойчив.

– Каков же вердикт?

– Со временем я его оглашу, – заверил я Германа, – дайте срок. Я облачусь в судейскую мантию, я буду строг, но справедлив, в этом вы можете не сомневаться. Буду исходить, как всегда, из интересов Карташова.

19

Он сам это знал. И мной дорожил. Он оценил мою надежность, помноженную на мою компетентность. Да и смешно было в них усомниться.

Мне было легко его убедить, что он совершит большую ошибку, если позволит себе ограничиться уютной ролью заднескамеечника. Не для того он вступил в игру. Следует сразу же засветиться, сразу привлечь к себе внимание, быстро и прочно занять манеж.

Он заявил о себе энергично, уверенно, и эта активность имела последствия.

Его выступления, выразительные, живые, достаточно нестандартные, с умело дозированной фрондой, сумели оживить и встряхнуть дремотный политический форум и вызвали общий интерес. Он был замечен и поощрен.

В преддверии очередной каденции, когда возникла необходимость существенно обновить колоду, ему было сделано предложение сменить партийную принадлежность, примкнуть к структуре официоза.

Герман был явно ошеломлен. Признался мне, что не может понять, какой должна быть его реакция.

– Прежде всего возьмите паузу, – сказал я, – держите ее подольше. Им надо понять, что такое решение дается вам и с болью и с кровью. Если вы и примете его, то получив от них гарантии.

Он долго молчал.

– Что вас смущает?

– Не хочется выглядеть человеком без твердых принципов.

– Разумеется. Поэтому вам и нужны гарантии. Ваша задача, заветная цель – осуществить наказ избирателей. Сменить партийные цвета лишь для того, чтобы стать шестеркой в квазипарламенте, – сомнительная, малоприятная перспектива. Ваша непомерная жертва должна быть достойно вознаграждена. Лишь место в верхушке, способность влиять могут заставить вас решиться на столь экстремальный и тяжкий шаг, выдержать глум вчерашних соратников.

Он мрачно сказал:

– Мои соратники не слишком сильно меня волнуют. Важнее, что скажут мои друзья.

Я озабоченно согласился:

– Да. Существует такая проблема. Впрочем, с Борисом Константиновичем я не предвижу особых сложностей.

– Как знать, как знать…

Он все больше хмурился. Я видел, что он не в своей тарелке, и постарался быть деликатным.

– Милый Герман, у каждого автора, как у актера, есть амплуа. Однажды он его выбирает, примеривает на себя, убеждается, что в нем ему пребывать комфортно, вот и врастает в него с головой. Ваш друг Борис избрал для себя вполне респектабельную позицию миролюбивого резонера. Если он вас и пожурит, то незлобиво и благодушно.

У обаятельной Вероники может возникнуть иная реакция. Это я вполне допускаю. В ней органично совмещены два патетических характера – естественно, в современной редакции – этакий синтез двух славных девушек – самоотверженной Жанны д'Арк и доблестной Шарлотты Кордэ. Чем обернется такая смесь, гадать бессмысленно – все зависит от настроения и погоды.

Герман вздохнул:

– Да, к сожалению, в обоих случаях все так и есть. Вы правы.

– Это моя работа. Но почему же – к сожалению? Предупрежден – вооружен.

Он промолчал. Но это молчание не заключало в себе согласия.

20

Не требовалось больших усилий, чтобы понять: я оказался лицом к лицу со сложной, болезненной и продолжительной историей.

Должен сознаться, что с давних пор дружба между мужчиной и женщиной всегда представлялась мне пограничным, условным и взрывчатым состоянием.

Либо она продолжение старого и неотболевшего чувства в благопристойной оболочке, либо такое же неустойчивое и ненадежное перемирие все еще незавершенной войны.

Я быстро понял, что мне предстала классика жанра: передо мною явилась та самая неизбывная, жаркая первая любовь, на сей раз перехлестнувшая праздник далекого выпускного бала, опутавшая незримым кружевом два юных сердца, а то и три. Вполне вероятно, что и Борис был третьим участником этой истории, либо разумно ушедшим в тень, либо отвергнутым, но не отторгнутым. В подобной пьесе только двоим достаются все радости и все протори.

Все это в порядке вещей, людей без прошлого не бывает. Имеют значения не сходства, а неочевидные различия. По ним понимаешь размеры бедствия.

Возможно, такие мои слова не отвечают высокой страсти, так звучно воспетой миннезингерами и менестрелями. Но я исходил из своей задачи – мне важно было определить, как отразится она на цели, которую нам надо было достичь.

Вывод мой был неутешителен. Мне было ясно, что Вероника серьезно осложнит ситуацию.

Ни трепетной музой, ни кроткой спутницей она не станет – не этот случай.

Она не захочет принять в расчет специфику профессии Германа, малоприятные неизбежности и необходимые практики.

Скорее всего, предстоит столкнуться с нравственными императивами, разнообразными барьерами, безотносительными табу. И прочей музыкой в этом роде.

Необнадеживающий пейзаж. Я понимал неотвратимость опасного противостояния и сознавал, что по мере возможности должен оттягивать этот день.

21

Меж тем события развивались и напряженней и драматичней, чем я поначалу предполагал.

И восхождение Карташова по политической вертикали, и бремя лидерства нас обязывали принять драматические решения.

Однажды в моей квартире раздался требовательный телефонный звонок. Сам не могу объяснить почему, но трубку я снял с какой-то опаской. И не ошибся – интуитивно почувствовал некую угрозу.

Звонила Вероника Витальевна. Наше общение было нечастым, скорее вынужденным, в нем ощущалось какое-то скрытое напряжение. И я и она неизменно стремились найти как можно более пресную, более нейтральную тему, которая сразу бы исключила какой-либо каверзный раздражитель. Но так не могло продолжаться вечно.

Она сказала, что надо встретиться. Я предложил одну кофейню, в которую частенько захаживал. Вероника спросила, насколько там шумно. Я ответил, что выбрал этот оазис потому, что там тихо и малолюдно.

Она усмехнулась – странно услышать такую похвалу малолюдству из уст публичного человека.

Я возразил: ничуть не странно. Чем ты публичней, тем больше ценишь отсутствие аудитории.

22

В этот полуденный летний час мы оказались единственной парой. Лишь в самом углу за маленьким столиком маячила чья-то крутая спина.

Я видел, что Вероника нервничает, и вместе с тем, что она настроена решительно, жестко и неуступчиво.

Заговорила она не сразу, всматривалась в меня настороженным, цепким оценивающим взглядом. Потом неожиданно усмехнулась и сразу взяла быка за рога.

– Каюсь, я вас недооценила. Сначала подумала, что вы – еще один из тех аппаратчиков, которых сегодня больше, чем нужно. Когда возникают всякие страты и оформляется табель о рангах, увеличивается и спрос на обслугу. Не