Люси оставили одну со строгим наказом отдыхать, но грустные мысли не давали ей уснуть. Она смотрела на портреты бывших обитателей спальни, и ей становилось все хуже.

Это не ее дом, она чужая здесь. Ей не было предназначено стать графиней, а главное – ей не суждено было стать матерью… От этой мысли она начала беззвучно рыдать. У нее нет ребенка. У нее нет мужа. У нее нет никого…

Наконец Люси уснула, и ей приснился прекрасный сон. Ей снился маленький мальчик, которому исполнилось пять лет, а на руках она держала крошечную девочку. И она была счастлива.

Проснулась Люси с головной болью, не понимая, где находится. А вспомнив, почувствовала непреодолимую потребность встать и выйти.

Она села и опустила ноги на пол. Такой слабости Люси никогда еще не испытывала, но упрямо попыталась встать. Она накинула на плечи халат, затем медленно, на дрожащих ногах, с трудом добрела до двери.

К ее удивлению, за дверью она обнаружила Дерека. Он играл с котенком и, увидев ее, вскочил на ноги с радостной улыбкой на лице.

– Значит, тебе лучше? – с надеждой в голосе спросил он.

Люси заставила себя улыбнуться.

– Да, лучше. Но я еще слаба. Поможешь мне?

Он тут же обнял ее за талию, и Люси оперлась на его плечо.

– А где леди Уэсткотт?

– Она у себя. Лежит.

Именно этого Люси и опасалась.

– А Айвэн? – спросила она после короткого колебания.

Дерек нахмурился:

– Он ускакал на самом сильном и быстром гунтере – так сказал конюх. Только бы он его не загнал.

Люси прижала к себе голову мальчика.

– Он умеет обращаться с лошадьми, – прошептала она, пытаясь проглотить ком в горле. – Так что не беспокойся.

Когда они дошли до комнаты леди Уэсткотт, Люси попросила Дерека подождать в коридоре. Она постучала и, не дождавшись ответа, вошла. В комнате стоял полумрак – свечи не горели, а шторы были задернуты. Графиня едва угадывалась под одеялом. Она походила на саму смерть, и Люси в страхе поднесла руку к горлу.

– Леди Антония?

Графиня повернула к ней голову и, узнав Люси, попыталась сесть.

– Что ты здесь делаешь? Доктор сказал, ты должна лежать.

– Я беспокоилась о вас. И об Айвэне, – сказала Люси и, подойдя к кровати, осторожно опустилась на стул.

Антония откинулась на подушки.

– Обо мне не беспокойся, – пробормотала она. – Я уже стара, мне пора умирать. А что касается Айвэна… – Она помолчала, пытаясь побороть дрожь в голосе. – Ему, как всегда, поможет ненависть.

Люси долго молчала. Затем со вздохом сказала:

– Его можно понять. Это единственное, что поддерживало его всю жизнь.

Вдовствующая графиня отвернулась, и Люси думала, что она ей не ответит. Но она ошиблась.

– Я ни в чем его не виню, – чуть слышно произнесла старуха. – Но я не знаю, как исправить то, что я наделала. Как исправить причиненное мной зло? Слишком поздно, – закончила она почти шепотом.

– А вы попросите у него прощения, – предложила Люси и, наклонившись, положила ладонь на руку графине. – Просто попросите прощения.

Ответа не последовало. Люси еще некоторое время посидела в тишине, а когда решила, что Антония уснула, осторожно вышла, чувствуя себя отвратительно. Сколько же горя в этом доме, в этой семье! А она добавила к нему еще и свое…

Дерек помог ей вернуться в спальню, и Люси попросила его почитать ей вслух – и ему полезно, и ее отвлечет. Она не хотела оставаться одна. Когда с улицы донесся стук копыт, возвещая о возвращении Айвэна, Люси кивнула Дереку:

– Беги. И знаешь что… – Она заколебалась, но потом решилась, все равно когда-то надо: – Попроси дядю Айвэна ко мне подняться. Нам нужно… Нам нужно поговорить.

Айвэн поднялся минут через двадцать, которые показались ей двадцатью часами. Она и сама еще не знала, что ему скажет. Вернее, нет. Она знала, что скажет, но пока не знала – как.

Он вошел без стука, и, увидев его, Люси даже вздрогнула. Она сидела на кровати, обложенная подушками, и, видимо, являла собой жалкую картину, а он еще не успел привести себя в порядок после верховой езды и был похож на конюха-цыгана со своей неизменной серьгой в ухе.

Но, по сути, Айвэн не был ни цыганом, ни лордом. Он был помесью того и другого. Люси долго смотрела на него и думала, что, видимо, ему никогда не быть счастливым. Во всяком случае, она его счастливым не сделает…

– Спасибо, что пришел, – сказала она. – Мне кажется, нам надо поговорить.

Айвэн сжал и снова разжал кулаки.

– Дерек сказал, ты была у нее. Если ты хочешь говорить о ней, то не стоит.

Люси покачала головой. Сколько же в нем ненависти! Она с трудом проглотила ком в горле.

– Я хотела поговорить о нас. О нашем браке.

Айвэну это явно не понравилось.

– А в чем дело? – нахмурился он.

Люси никак не могла унять дрожь в руках. Она понимала, что так будет лучше для всех, но ей было трудно это произнести.

– Нам не следовало вступать в брак, – наконец выдавила она из себя. – Ты и сам это знаешь. И теперь… когда я больше не беременна, я тебя освобождаю. Ты не обязан больше быть моим мужем.

Айвэн горько усмехнулся:

– Ты не можешь так просто со мной развестись.

– Я знаю, Айвэн, – прошептала она. – Но я также знаю, что ты меня не любишь.

– А с каких это пор любовь стала обязательным условием брака?

– Разве ты не нуждаешься в том, чтобы тебя любили? – спросила она, пропуская мимо ушей его вопрос.

– Я тебя еще раз спрашиваю: какое любовь имеет отношение к браку?

– Господи! Как можно быть таким циником?! Или ты хочешь убедить меня в том, что ты – единственный человек на земле, которому никто не нужен? Который может запросто прожить один-одинешенек? Ну, хорошо. Ты меня убедил. Я знаю, что тебе действительно никто не нужен, и меньше всего – я. Ну а мне нужны люди! Мне нужна семья. А поскольку ты мне этого дать не можешь и не хочешь, то я… я возвращаюсь в Сомерсет. Я возвращаюсь к своей семье. И не беспокойся больше обо мне. Я освобождаю тебя от этой тяжкой обязанности, – заключила она шепотом.

Айвэн смотрел на нее с каменным лицом, руки его были сжаты в кулаки.

– Я же тебе говорил, что не оставлю тебя. И я тебя не оставлю. Я не вижу причины, почему мы не можем жить как прежде. Вернее – гораздо лучше, чем прежде, – поправился он и шагнул к ней; голос его потеплел. – Я понимаю, эта… эта потеря принесла тебе много горя. Но ты поправишься, Люси. Мы оба поправимся!