показавшегося мне похожим на гоголевского Чичикова из «Мёртвых душ», мол, как же обратно добираться, и получил спокойный уклончивый ответ: может, почтовики, возвращаясь, подхватят, или на какой-либо другой попутке. Невольно подумалось: это своеобразная проверка, причём сразу, так сказать, с пылу с жару. Но делать было нечего – приходилось начинать так.

Гостиница, в которую меня поселили на несколько недель, была в районном центре единственной и, мягко сказать, довольно экзотической. Находилась она в старом бревенчатом доме, похоже, чуть ли не допотопной постройки, и состояла всего из одной комнаты, но размером с волейбольную площадку. Причём вместо кроватей вдоль длинной стены были устроены сплошные деревянные нары, на которых были разложены матрацы с постельными принадлежностями из расчёта на каждого проживающего. На выделенную тебе постель приходилось взбираться лишь с одной стороны, где у спящего должны находиться ноги. Женская часть этих нар была отгорожена от мужской тяжёлой, похожей на брезент, но выкрашенной почему-то в фиолетовый цвет шторой. В свободной от нар половине «гостиничного» пространства стоял длинный деревянный стол, застеленный серым, но чистым, палаточным полотном, и с прочными деревянными лавками по бокам. У противоположной стены почти постоянно жарко топилась большая печь с вмазанным в неё огромным чугунком, в котором всегда была горячая вода, а у входной двери находился умывальник с небольшим зеркалом на стене.

Хозяйкой и единственной работницей этого, с позволения сказать, гостиничного заведения была пожилая тётя Дуся, смахивающая одновременно на состарившуюся цыганку из-за пёстрого просторного халата и на такую бодренькую ещё по облику Бабу ягу, строгую и в то же время удивительно добрую. Всю работу она делала сама: носила воду и дрова для печи, чисто содержала всё помещение, принимала плату за проживание, оказывала первую помощь вдруг занемогшим квартирующим. И жила тут же в закутке за печкой, чутко сторожа порядок в общей комнате.

Справедливости ради следует сказать, что тётя Дуся очень заботливо относилась к своим жильцам, но была непримиримо строга к любителям пьяных застолий, о чём всегда предупреждала каждого нового жильца чуть ли не с порога. И надо отдать должное, проживающие никогда не нарушали её запрета. По крайней мере, за весь тот месяц без малого, когда я находился в этой удивительной гостинице – таких мне больше не приходилось встречать, хотя за всю мою жизнь на Дальнем Востоке довелось побывать во многих и ещё более глухих местах.

Кстати, и в этой довольно убогой гостинице мне досталось, можно сказать, несколько привилегированное место – в самом начале лежбища из нар, где между боковой стеной с окном и моей постелью был узкий проход, и у самого изголовья стояла единственная на всё жилое помещение простенькая тумбочка с дверкой и двумя полочками внутри: пустячок вроде бы, но всё же некоторое удобство по сравнению со всеми другими. Наверняка это мой новый пройдошистый шеф Николай Сергеевич несколько подсуетился, но об этой его специфической черте характера я узнал гораздо позже. А тогда мне, наивному, было просто невдомёк и думалось всего лишь, что так уж карта легла, наверное.

И так, первым моим утром на новом месте, причём очень ранним и довольно морозным и задолго до восхода солнца, попив чаю с заботливой хозяйкой гостиницы, когда все остальные жильцы ещё досматривали свои последние сны на общих нарах, я отыскал в почтовом дворе полуторку с уже работающим двигателем, забрался в её кузов, где уже лежали бумажные мешки с газетами и письмами и несколько железных коробок с кинолентами для сельских клубов, и отправился выполнять первое задание своего нового редактора, даже не подозревая ещё, что вместе с ним мне придётся работать всего не больше одной недели…

2.

Честное слово, на всех прочих моих местах работы – и на руднике в Хрустальном, и на побережье Камчатки, на стройках в Уссурийске и Лесозаводске, даже в сушильном цехе деревообрабатывающего комбината – всё было вроде бы предсказуемо, всё зависело только от меня самого, от моей внимательности, старательности, профессионализма, порядочности в конце концов. То в журналистике, как оказалось, всего этого совсем бывает недостаточно для собственного относительно безоблачного существования. Первое «китайское» предупреждение на этот счёт я уже получил полгода тому назад, когда, добросовестно и на добротном профессиональном уровне выполнив задание редактора, я чуть было не оказался выброшенным за борт из журналистики вообще, сделав только первые шаги в этой профессии. Но не придал этому знаковому предупреждению никакого значения. А надо было бы, потому что и в будущем я не раз ещё принуждён был убеждаться, что работа журналиста нередко бывает сродни поиску минёра на незнакомом минном поле или зафронтового разведчика, действующего на вражеской территории. Конечно, не так фатальны бывают зачастую ошибки журналиста, как у тех же минёров и разведчиков, но тем не менее наносят порой существенные потрясения душе и телу. Но я был ещё молод, и по этой преходящей причине довольно наивен, сообразуя все свои шаги и действия, может быть, даже не по интуиции, а скорее по какому-то непонятному наитию, пожалуй, просто на уровне простейших инстинктов.

Вот в день моего приезда я впервые был представлен редакционному коллективу, и в глазах самых молодых его представителей – литературных работников Трусовой и Янкина, а также уже пожилого ответсекретаря Никифорова, этакая высокомерная ирония: мол, прислали какого-то выскочку со школьной десятилеткой за плечами на должность заместителя редактора, а у них, небось, в карманах уже дипломы о высшем или среднетехническом образовании, пусть и совсем не по газетной профессии, но всё же. А Никифоров так и вообще – и коммунист с большим стажем, и в газете не первый десяток лет. Но меня эта их неприветливая реакция нисколько не обескуражила, а, наоборот, распалила боевой азарт. В первый свой рабочий день 20 ноября я спозаранку уже был на совхозной МТФ и разговаривал с партгрупоргом, работавшим там скотником, с доярками, только что закончившими утреннюю дойку, потом с заскочившим к ним главным совхозным зоотехником, оказавшимся к тому же секретарём совхозной парторганизации. Ко мне, представившемуся журналистом в ранге заместителя редактора местной газеты, все мои собеседники отнеслись с удивительным уважением и доверием, и к обеду я уже вернулся на попутке в редакцию, тем более что от села Пермского до Ольги было, наверное, всего полтора десятка километров. И тут же сел за пишущую машинку, за час-полтора отстучал текст строк в двести о трудовой жизни работников МТФ и мобилизующей их труд деятельности партгрупорга. И с чувством глубокого удовлетворения, положив готовый материал на стол редактора, пошёл обедать в местную столовую.

Эта моя первая корреспонденция пошла