Эта жизнь учила людей сосуществовать мирно и ладить с соседями. Но нарушения коммунальных правил пресекались жестоко и непримиримо! Пространство интересов четко разграничивалось, и граница бдительно охранялась.

На столике гудел у каждого свой примус. Бензиновая форсунка давала жара больше нынешней пропан-бутановой газовой плиты. Потом примусы заменились керосинками – двухфитильные вытеснились круглыми трехфитильными. Они не шумели, не требовали подкачки, были абсолютно безопасны и позволяли варить ведерную кастрюлю супа. Иногда фитили коптили, для слежения было слюдяное окошечко, их надо было подстригать ровно. Керосинки сменились керогазами – те были чище. Дух сгоревшего керосина и старого варева смешивался в эксклюзивный аромат этих кухонь. Пока, опять же, газ не провели.

Соседи одалживали друг у друга стакан муки или сахара, полбуханки хлеба, стреляли спички и папиросы.

Скоропортящееся вывешивали в холодное время года за окно в сетке; иногда мастерили на подоконник дырчатый ящик-«холодильник» для продуктов. Когда на рубеже шестидесятых появились настоящие холодильники – его ставили, естественно, в своей комнате.

Трудно объяснить, почему стены в кухнях и туалетах красились исключительно в зеленый или коричневый цвет. До высоты человеческого роста. Выше они белились известкой.

Если в квартире было три комнаты и три квартиросъемщика, то есть хоть три семьи, хоть три одиночки – это была маленькая квартира. Довелось мне жить в квартире, где кроме меня была одна интеллигентная старушка и одна бездетная пара – так это рай и благодать. А когда в девяти комнатах жили-поживали тридцать человек – о це было да. И ничего, как-то радовались жизни вперемежку с баталиями. Правда, у моей ленинградской бабки, закаленной войнами начиная с Первой Мировой, где она была сестрой милосердия в полевом лазарете, нрав был непререкаемый, и кухня ее побаивалась; что облегчало жизнь.

В приличной коммуналке имелся свой пьяница, с ним боролись; своя женщина облегченного поведения, о ней больше всех сплетничали; свой самый образованный, его уважали; свой самый состоятельный и жизненно преуспевший, авторитетный по жизни, на него смотрели чуть-чуть снизу вверх; свой непутевый, его поругивали и поучивали, снисходительно сочувствуя. Это был свой маленький мир со своим раскладом социальных ролей.

И – здесь все всё видели и здесь все всё про всех знали. Здесь было невозможно скрыть новую покупку и тем более несоответствие расходов доходам. «Живет не по средствам» – такой приговор квартира выносила безошибочно, контрразведка отдыхает. Здесь было невозможно гульнуть налево, поужинать в кабаке, сходить в театр – и скрыть порок.

…Коммунальные войны – это отдельная тема! Кто-то провел лето на даче и не признает обязанность все равно убирать квартиру по графику. А его заставляют. Или кто-то посягнул на часть общей территории – свою тумбочку поставил в общем коридоре без согласования с обществом. Или просто полаялись из-за мелочи – мелочь забылась, а взаимная неприязнь укоренилась. Или просто кто-то кого-то презирает или кому завидует: и доводит до сведения всей кухни гадскую сущность врага, сторонников вербует.

Поговорка «В тесноте, да не в обиде» родилась именно из того, что обычно в тесноте – это в обиде. Напрессованные, как шпроты в банку, люди повышенно агрессивны и чутки к мельчайшим посягательствам на свои права и достоинство.

И когда семья жила в одной комнате – это было нормально, естественно. Здесь стоял стол, как правило посредине – за ним ели, за ним и занимались. Железная кровать с покрывалом и ковриком на стене. Платяной шкаф, он же гардероб, он же шифоньер. В него вполне умещалась вся одежда семьи, и благополучием было, если оставалось что туда повесить, когда все одеты (празднично-выходная смена одежды: костюм мужчины, если вообще был, и одно-два платья женщины. Да после войны мужики годами старую форму донашивали на все случаи жизни). Буфет для посуды и продуктов (не все в кухне, чай-сахар-варенье всегда здесь, и хлеб-масло – на кухне только то, из чего готовят). Если был диван, на нем чаще всего кто-то ночью спал. В углу за шкафом или в коридоре могли держать днем раскладушку. Сплошь и рядом: на кровати старики-родители, на диване молодые родители, стол сдвигается к краю, на освободившееся место ставится раскладушка старшего ребенка, а ложе младшему составляют из тюфячка на трех стульях, придвинув их к шкафу спинками к комнате.

Зеркало на стене – или в дверце шкафа. Возможна книжная этажерка или настенные полки. Какая-нибудь ваза, салфетка, статуэтка – украшение.

И отлично жили! И вместе вставали, и вместе ложились. И мужчины курили в этой единственной комнате, и ничего. И молодые родители улучали для любви краткие минуты, когда дети гуляют, а старики куда-то вышли. И ночью срывался тайный скрип и сдерживаемое дыхание. И с рождаемостью дела были в порядке!

Да, особо злостные писали анонимки участковому – о разврате и темных делишках соседа. Да, в веселые сталинские годочки слали доносы в НКВД о врагах народа – чтобы законно занять освободившуюся жилплощадь арестованных. Так ведь чего по жизни не бывает…

…А потом, года с пятьдесят седьмого, Хрущев стал строить панельные пятиэтажки, и народ потянулся в отдельные (отдельные!) малогабаритки. И коммуналки центра, вместилище семейных саг великой советской эпохи, оставались старикам, мамонтам войн и пятилеток.

И стали появляться телевизоры, и к владельцу телевизора соседи напрашивались в гости на футбол или концерт. И заняли свое место в этих комнатах холодильники – небольшие и поразительно надежные «Саратовы» или большие и еще более надежные «ЗиЛы».

В этих коммуналках мы верили в коммунизм. Смех смехом. Не все, не всегда, понося правителей, ругаясь и негодуя, сравнивая с Западом, который нам никогда не полагалось увидеть. И тем не менее.

Маразм крепчал. Было такое любимое выражение.

Некоторые черты жизни нашей были беспрецедентны в Европе, хотя находили последователей в Азии или Латинской Америке.

Были политзанятия. Их курировал парторг цеха, или института, или еще чего. Раз в неделю полагалось собраться, предъявить конспекты классиков марксизма-ленинизма, произнести усвоенный материал и выслушать мини-доклад. Это после работы. Ну, или в конце дня. Все это дело мотали, норовили делать раз в месяц, парторг писал пустые отчеты и сдавал наверх.

А были лекции по политическому положению: решения очередного Пленума ЦК КПСС и международная обстановка. Лекторы были двух происхождений: из общества «Знание» и из райкома Партии. Как правило – маразматики-отставники армейских политорганов. В сущности, они раздували межгосударственную рознь и шовинистические настроения: все кругом суки, мы в кольце, на нас вся надежда, мы лучшие в мире, мы всех победим, Партия не дремлет.

Культпросвет – это просвет между двумя культами. Была и такая шутка. В каждом райкоме Партии был отдел культурно-просветительской работы. Там были не только лекции, там была самодеятельность. Ежегодные смотры коллективов, районные и областные слеты самодеятельных исполнителей песни и пляски с элементами театра и декламации. Ну, это все тоже спускали на тормозах. Но Дома Культуры и Дворцы Культуры – этим только и жили! Привлекали в свои кружки с секциями таланты всех родов! И кстати, для многих это была отдушина и даже путь наверх.