Иногда казалось, что Козимо не переживает из-за своего изгнания. Вернее, в присутствии чужих он всячески изображал почти скорбь, но перед Лоренцо играть не нужно. Младший брат видел, что старший готовится к возвращению.

Он лучше многих знал истинное положение дел во Флоренции и прекрасно видел ошибки, допущенные Альбицци. Эти ошибки, а также нехватка средств, которых с отъездом Медичи стало еще меньше, быстро приведут Ринальдо и его сторонников к крушению. Главное пока — не дать повод для нового осуждения и подготовиться к возвращению. Козимо не торопил события, ведь чем сильнее увязнет в неприятностях его противник, чем больше Флоренция почувствует, каково это — ссориться с Медичи, тем легче будет взять ее под свою власть.

— Лоренцо, я допустил серьезную ошибку, которая едва не стоила нам жизни, а семейству разорения.

— Какую, попытался возвыситься над остальными?

Козимо посмотрел на брата с недоумением:

— Возвыситься? Но мы и так выше. Нет, я принял открытый бой там, где всех можно было просто купить.

— Объясни. — Рука Лоренцо замерла, не донеся графин до бокала.

— В этом мире покупается и продается все, даже совесть. К чему было рисковать жизнями и чего-то добиваться, противостоя толпе?

— Если эту толпу можно купить? — с готовностью поддержал брата Лоренцо.

— Нет, ты снова не понял. Нельзя покупать толпу вечно, но можно купить тех, кто ее возглавляет.

И все равно брат не понимал, но Козимо уже не старался объяснить, он скорее рассуждал сам с собой вслух.

— Пока мы выводили деньги из Флоренции, чтобы спрятать понадежней, Ринальдо проводил своих людей в Синьорию. Не будь этого, никто и пикнуть бы не посмел. Нас спасла только их нерешительность.

— Что же делать? Обосноваться в Венеции? Тебя здесь уважают и принимают хорошо.

— Нет! Просто теперь все люди во власти Флоренции будут моими.

Лоренцо стало жалко брата, он понял, что Козимо не смирился, болен родной Флоренцией по-прежнему.

— Но десять лет — слишком большой срок, чтобы сейчас даже мечтать о власти во Флоренции.

Козимо удивился:

— Десять лет? Ты всерьез думаешь, что мы просидим в изгнании больше года?

— Ты надеешься вернуться так скоро?

— Лоренцо, — Козимо встал, прошелся по комнате, немного постоял у окна. При этом разноцветные тени от витража сделали его лицо неузнаваемым. Снова вернулся к столу, — у них уже нет денег в казне. Совсем нет, понимаешь? Ринальдо долго не продержится.

— Но отменят ли наше изгнание?

— А куда им деваться? Кто еще, кроме Медичи, способен пополнить казну Флоренции, вернее, станет это делать?

— И… что ты будешь делать, если удастся вернуться?

— Возьму всю Флоренцию под себя.

— Козимо, тебя уже обвиняли в попытке захвата власти в Республике, — осторожно напомнил Лоренцо. — С трудом удалось выбраться.

Козимо сел в кресло, опершись локтями о подлокотники, а подбородком о пальцы сложенных ладонями рук, чуть помолчал, словно собираясь с мыслями и раскладывая их по порядку.

— Отец всегда твердил нам, что должно держаться как можно дальше от Синьории. Так и есть, но держаться подальше от нее не значит держаться дальше от власти. В Синьории просто должны сидеть наши люди.

— Туда выбирают, — снова напомнил Лоренцо.

— Значит, выбирать должны наших людей.

Младший брат рассмеялся, наливая прозрачную жидкость в бокал:

— Ты хочешь купить всю Флоренцию?

Предлагать вино брату он не стал, знал, что Козимо пьет в исключительных случаях.

— Да, я куплю всю Флоренцию. Но она об этом не пожалеет.

Что можно было ответить на такое заявление? Лоренцо понимал, что так и будет. С упорством Козимо, его умением делать деньги и, что важнее (он всегда говорил об этом), тратить их, умением договариваться и подкупать Медичи станет если не владельцем, то Хозяином Республики Флоренция. И сама счастливая Флоренция об этом даже не догадается. А если и догадается, то совершенно точно против не будет. Люди любят, когда кто-то решает их проблемы.

— Будешь играть в Республику?

Лоренцо сел напротив брата, который задумчиво смотрел на огонь камина.

Тот усмехнулся:

— Чем такая игра хуже любой другой? Кто-то играет в папство на престоле Святого Петра, кто-то — в королей или проповедников. Мы будем играть в Республику. Людям приятно думать, что они сами что-то решают.

— Но как ты заставишь их решать то, что выгодно тебе?

— Это должно быть выгодно им или хотя бы казаться выгодным.

И попросил:

— Об этом разговоре не должен знать никто, даже Джулиано.

Понятно, двоюродный брат потерял доверие, а ведь Козимо из тех, кто отворачивается единожды и на всю жизнь. Если он теряет к кому-то интерес, этот человек перестает для него существовать.

— Ты удалишь его от себя?

— Нет, он глупец искренний. Просто не должен знать ничего лишнего.

— А Никколо Тинуччи простишь? — отхлебнув из бокала, осторожно поинтересовался Лоренцо.

— Нет! Как я могу простить того, по чьей милости едва не был повешен?

— Его пытали…

В ответ Козимо лишь поморщился, его не интересовала судьба Тинуччи. И он действительно не был намерен прощать.

— Предавший единожды, кто же поверит?

— Ты так уверен, что мы скоро вернемся? Почему ты оставил в городе Контессину? Разве тебе не страшно за жену?

Козимо вдруг рассмеялся:

— Я думал, что за столько лет рядом с моей женой ты успел ее понять. Эта женщина скорее разрушит Флоренцию, чем позволит себя обидеть! И она во Флоренции — живое напоминание о Медичи. К ней уже стекаются все жаждущие и страждущие. Контессина помогает, но всякий раз напоминает, что не может делать это в полной мере, так как ограничена в средствах и свободе. — Козимо все же протянул руку за вторым бокалом и сделал знак брату, чтобы тот налил вина. — Знаешь, Ринальдо проиграл мне в тот момент, когда оставил на свободе Контессину.

— Это она договаривалась с Никколо да Толентино? — широко раскрыл глаза Лоренцо, вдруг сообразив, какую роль сыграла Контессина в освобождении Козимо.

— Нет, договорился заранее я сам, но вот весть о том, что меня пора выручать, как и весть мне о подошедшей помощи, прислала Контессина. И сейчас лучшего шпиона в стане врага не найти.

— Ты рискуешь женой? — не сдавался Лоренцо.

Козимо помотал головой:

— Все выглядело как ссора супругов, враги должны были поверить, что Контессина на меня в обиде, а потому ее трогать не стоит.