– …ну, что с ним делать? Зови этого героя. А с тобой я после разберусь…

Тухле были даны строгие инструкции: вид понурый, глаз – на слезе, полное раскаяние и покорность. Со всем, что ни скажет супруга, соглашаться. На всякий случай про шпионку Родион поминать не стал. Пусть в этом семействе будет своя маленькая тайна.

Начало внушало оптимизм. Юля приняла жертву шпионажа ласково, отвела в гостиную. И попросила оставить их наедине. Уговаривать Родиона не пришлось: разбираться с женой друга в его планы не входило. И он выскочил на лестницу. Только собрался приложить ухо к двери, как из квартиры раздались звуки, какими сковорода отбивает нечто мягкое. А вопли, издаваемые героем подпольной борьбы, успокоили: семейная жизнь Тухли набирает нужные обороты. Сначала больно, потом любезно. В общем, как у всех.

Кого бы еще осчастливить в такой день? Родион знал точно.

Оказавшись в полицейском участке, Леонид Данонкин озирался, как ребенок в пещере ужасов. Все здесь, казалось, пропитано ароматом крови невинных жертв. А жуткие запахи, что сочились от пола и стен, вгоняли в тоску, и только одно желание преследовало: бежать отсюда как можно скорее. Поближе к нему держался господин приятной наружности, украсивший пузо золотой цепью в палец толщиной. Во взгляде его сновал хитроватый бесенок, какой выдает авантюриста ловкого, но увлекающегося. Бывать в полиции ему не приходилось, но зарекаться не стоило. С такой-то профессией.

Долгожданных гостей Родион встретил блеском парадного мундира. Что Данонкин отметил с некоторым удивлением:

– Вас и не узнать. Преобразились. Оказывается – заметный мужчина… Если бы вы лично не просили, ни за что бы не поверил. Итак, имею честь представить: один из самых успешных антрепренеров обеих столиц господин Крутиков…

Хоть аплодисменты не грянули, легким движением подбородок господина намекнул на вежливый поклон.

– А это самый талантливый сыщик столичного сыска господин Ванзаров.

Подправив на «чиновник полиции», Родион ответил поклоном.

– Так где же ваш невообразимый талант? – спросил критик прекрасного.

Ему указали в глубь приемного отделения:

– Вон, развлекает…

Действительно, мистер Лав с большим удовольствием махал шваброй, драя заскорузлые полы, и напевал под нос. Заметив, что зовут его, бросил палку, вытер руки об жилетку и, сверкая зубами, предстал во всей красе.

– Так он ведь… того, – тихо, словно могли подслушать, сказал Крутиков.

Чиновник полиции сурово вздернул усы:

– Вам чем-то не нравятся господа африканского происхождения?

– Нет, все чудесно. Только вот дамы как бы не того…

– За них не беспокойтесь. От его пения падают в обморок и бросаются на шею. Не говоря о прочих радостях.

Крутиков явно сомневался в таких талантах:

– Может, что-то изобразит?

Ванзаров пытался помочь с переводом, но как без Лебедева вызвать божественные звуки? Ох уж этот английский, до чего вредный язык. Пришлось Родиону вертеть пальцами… Шустро сообразив, что от него ждут, мистер Лав упер руки в бока и грянул «Очи черные».

Муха не пролетела в участке, пока пел.

Стихла последняя нота.

– Мама моя! – только и смог выдохнуть Крутиков. Потрясение было слишком велико. Такой восторг упоения, честное слово. Сам Данонкин пребывал оглушенным. От восторга. От чего же еще…

Антрепренер кинулся жать черную лапищу, хлопать по спине и выражать чувства:

– Да с таким голосом мы всю Россию возьмем! Это же второй Шаляпин! Нет – первый… А позвольте, как его зовут?

Мистер Лав приветливо заулыбался, услышав знакомое имя.

– Нет, это не годится, – расстроился Крутиков. – Наша публика на такую афишу не пойдет. Что за имя: Вагнер Лав? Глупость какая-то…

– Может, псевдоним? – предложил Данонкин.

Антрепренер загорелся новой авантюрой, не хуже пороха:

– Точно! Назовем как-нибудь звучно: «Громский»… Или «Шумский»… Нет… Может, «Звонский»?.. Или «Голосков»… Не то…

– Может, «Баскув»? – сказал Родион.

Крутиков аж подпрыгнул, гремя золотой цепью.

– Гениально! Баскув! Черный голос России! Нет – смарагдовый голос России! Аксамитовый голос! Потрясающе! Бесподобно! Я забираю его немедленно и подписываю контракт на три года! Полный фурор и мое содержание! Он будет жить в лучших отелях столицы! Ну а вам, господин Ванзаров, контрамарки на все концерты – бесплатно.

Мистер Лав, уже крещенный новым именем, не очень понимал, что вокруг него происходит. Он только видел: добрые люди радуются – и радовался в ответ. Не знал, что восходит его звезда. Стремительно и бурно.

– Карашо! Випьем! – вдруг повторил он урок, выученный от чиновника Кручинского, и следом пропел: – «Отвесли усь давна хрисантеми в аду…»

Крутиков бешено зааплодировал.

От праздника искусства Родион поманил Данонкина в сторонку.

– Вы уж намекните господину антрепренеру, что обманывать мистера Лава на деньги не стоит, – тихо сказал он. – И вообще обманывать не стоит никого. Но друзей сыскной полиции – особенно. А уж мы похлопочем о разрешении на проживание в столице и выдаче паспорта.

Данонкин поклялся, что талант в надежных и, самое главное, честных руках. В чем были большие сомнения. Но пришлось верить на слово. Не держать же в камере такой талант. Да и ест много: тройную норму арестованного уминал. Одно разорение, честное слово.

Прощаться с Вагнером вышел весь участок. Суровые чиновники чуть слезу не пустили: так привыкли к музыкальным вечерам. И полы образцово чистые. С каждым он обнялся и расцеловался. Родиона подхватил в охапку и сжал со всей дикой силы. А опустив на пол, сказал искренно и тепло:

– Спасьибо!

Нет слов, как трогательно. Хорошо, что Лебедев не видит.

На том чудеса праздничного дня успешно истощились.

Как ни гнал Ванзаров тревожные мысли, но вечер приближался неумолимо. Следовало хоть как-то подготовиться.

Уставшее солнышко праздника клонилось к закату. Торжество прошло как нельзя лучше. В Исаакиевском соборе отслужили торжественный молебен в присутствии виновников торжества, в клубах народного просвещения зачитали лекции о значении державной годовщины, в Зимнем дворце дали парадный обед, а к середине дня открылись питейные заведения. Так что простой народ наконец смог присоединиться к отмечанию и, не жалея сил, наверстать упущенное. Украшения улиц как-то сразу потускнели, и уже витала тихая печаль, которая всегда теребит душу: конец празднику. Однако на Владимирском проспекте веселье словно и не думало утихать, а напротив – набирало свежие обороты.

Около Дворянского собрания столпилось такое количество экипажей, пролеток, бричек и даже карет, что движение окончательно встало. Редкие прихожие притормаживали, чтобы поглазеть. Уличной пробкой их не удивишь (тоже невидаль для столицы!), а вот узнать, что за публика такая собралась, – любопытно.