Радость чуть угасла, когда подельщики прикинули, каково нести все это в свою избушку, за двадцать пять километров, да еще и продукты: макароны, крупы и муку, добрых килограммов тридцать.

— Придется потрудиться! — однозначно высказался Гриша. Володя растерянно кивнул.

Спали Гриша и Володя мало, с первым светом, тяжело груженые, двинулись они к себе. Хорошо еще, охотник использовал в хозяйстве маленькие детские санки. Маленькие-то маленькие, а сколько удалось на них увезти! Без этих санок, пожалуй, им и не справиться вовсе.

А километрах в десяти от избушки, выбиваясь из сил на тропе, они встретили еще одного, шедшего под рюкзаком навстречу. Метрах в двухстах заметил Гриша идущего человека, и не стал долго разбираться: карабин сам вскочил к нему в руку. «Интересно, как тут скажется преимущество карабина?».

И сказалось это преимущество, да еще как! Упавший в снег не успел даже выпустить из рук поводок, собака тянула покойника, и труп хозяина тормозил движения животного. Гриша извел на вертлявую скотину три патрона, и она еще была жива, когда он подбежал к ней и к охотнику.

Добычи прибавилось: и мяса, и продуктов, которые нес охотник в рюкзаке, и ружье шестнадцатого калибра, патронташ и охотничий нож.

— Все не унесем…

— Не унесем, — согласился Григорий, — ясен пень, придется возвращаться.

Дягилев потерянно молчал.

Они так никогда и не узнали, что принесло сюда этого человека: должен ли он был стать сменщиком или сотрудником Ивана, нес ли продукты в общее с Иваном хозяйство или в какое-то другое.

На санях еле нашлось место для рюкзака новой добычи, саму добычу пришлось оставлять. Разделали труп, тушу собаки, повесили на деревья, чтобы не достали волки, если найдут это место. Григория волновало, что все же пришлось пострелять. Карабин стрелял совсем не так, как охотничье ружье; ему казалось, эти выстрелы должны слышаться на меньшее расстояние… Но не выдавал ли он желаемого за действительное, и в конце концов, велика ли разница, слышно за пять километров или за семь? Риск, опять совсем не нужный в их положении риск.

Уже садилось солнце, когда дотащили все домой. Не давая Володьке отдохнуть, Гриша тут же ломанулся обратно.

— Может, хоть горячего поесть…

В голосе Дягилева прозвучали молящие нотки. Гриша молча помотал головой, сунул ему холодные остатки ребер Аркадия Михайловича, кружку с холодным чаем.

— А ты?

— Оставишь мне немного чаю.

И сунув в печку несколько поленьев, ушли в новый маршрут, на новых лыжах. Уже глухой ночью принесли к избушке этого второго и собаку; ни на что больше не было сил, подельщики тут же завалились спать, а утром болело все тело. Гриша считал себя сильным и ловким, привычным к любым напряжениям… Но тут напряжение оказывалось чрезмерным, он рисковал надорваться, и в этом тоже коренился вызов.

Гриша чувствовал этот вызов не хуже, чем вызов людей, знавших за него, что он должен делать и каким быть, или чем вызов первобытного леса, прозвучавший для него с высоты перевала. И Гриша все не унимался. Какая-то злая, уверенная в себе сила двигала его, не давала остановиться там, где остановились бы многие и многие. Он даже находил особенное удовольствие в преодолении себя; в том, чтобы сделать рывок на грани физических возможностей человека.

— Гриша, давай сделаем дневку…

Гриша молча мотал головой, только дал вскипятить чаю, сварил немного бульона из первого охотника, в избушке.

— Как его звали, говоришь?

— Ты уже спрашивал, Иваном.

— Ну-ну, смотри-ка, забыл. Ну, значит, бульон из Ивана.

И похлебав бульона с мясом из Ивана, с первым светом опять пошли к той, первой, избушке. Новая проблема: сутки не падал снег, не мело — каждый, кому не лень, мог бы найти их по следам. Григорий нервничал, но опять повезло — задуло, опять повалил снег. В избушке охотника уже стало почти совсем холодно. Протопили, решили ночевать — вряд ли кто сунется в метель, а если и сунется — добыча. С карабином Гриша стал особенно уверен в себе, и вообще все как будто получалось.

Но и спать он Вовке дал не долго, поднял его задолго до света. В темноте, в крутящейся метели, они натаскали часть поленницы внутрь и запалили избушку. Теперь всякий, кто найдет избушку, мог списать гибель Ивана и исчезновение всего на пожар. Снег падал и падал, хлопья шипели в огне, испаряясь прямо на лету, огонь поднялся очень высоко, и еще выше — столб черного дыма.

— Вот по этому нас и найдут…

— И вовсе не нас, а пожар! И пусть находят; к тому времени, как кто-то придет, мы уже на сто рядов будем у себя.

Интересно, что до этого времени миловала их встреча с зимними владыками этих мест. А вот теперь, пусть уставшие, но на лыжах, в шубах и с карабином, столкнулись они с небольшой стаей волков. Сразу Гриша и не понял, что происходит — ну, бегут между кедров какие-то крупные серо-седые собаки, ну и пусть себе бегут. Володька «включился» быстрее, хотя только что шел — еле плелся.

— Ну, влипли! — истерически завопил Вовка, судорожно рванул с плеча ружье.

Гриша поймал его за плечо, изо всей силы тряхнул:

— Молчи, скотина! Отобьемся!

— Если психовать не будем, конечно, — добавил он, отпуская Вовку — глаза у того стали нормальные.

А волки вовсе не хотели нападать. Гриша видел и без всякого бинокля, что в стае не все волки широкогрудые, с зимней серебрящейся шерстью. Часть зверей была с черными или рыжими пятнами, а один волк даже с хвостом колечком. Волки скрещивались с собаками, Гриша и раньше слышал об этом. И не нападали эти волки. Постояли, оценили напряженные фигуры с оружием, побежали по своим делам, не приближаясь на ружейный выстрел. Это были «неправильные» волки — о таких не пишут в приключенческих романах, но такие встречаются в тайге.

— Ну вот, а ты, Вовка, боялся, — еще раз утвердил Гриша свое превосходство. Гриша испытывал сложные чувства: и страшно сцепиться с целой стаей в метель, даже когда в руках карабин. И вызов… ох, какой же во всем этом вызов!

Ко второй половине дня пришли подельщики к избушке. Почти трое суток длилась операция, и еще двое суток они отсыпались и приходили в себя, спорили о философии Гегеля, о том, как лучше готовить собак и людей и как лучше выделывать их шкуры.

Теперь у них было двое лесных широких лыж, были шубы, а с ними и возможность ходить по лесу, куда угодно, в том числе и без всяких тропинок.

Вот тут-то и выявилось коренное различие между Володей и Гришей. Володя хотел только валяться на нарах, раз есть такая возможность. Его никуда не гнал вызов морозов, застывшего леса, волчьих стай.

— Раз так, будешь заготавливать дрова, еду готовить… Винный соус у тебя неплохо получается.

Володька согласно кивнул, а Гриша, если позволяла погода, ходил по лесу на лыжах, обретая вместе с добычей и опыт. Он даже нашел место, где снега наметает поменьше и где отстаиваются зимой маралы; он застрелил двоих рогачей, сколько получилось принес сразу, а потом они вместе с Володей сходили туда с санками, и привезли сразу все мясо. Волчья стая пыталась снять с дерева мясо и сожрала внутренности, выброшенные в снег, но при появлении людей опять ушла. И волки в стае были сытые, лоснящиеся, совсем не похожие на вечно голодных зверюг из рассказов для пугания горожан.