— Чтобы наградить этих друзей бездной блаженных воспоминаний, — добавила молодая герцогиня, грациозно наклоняясь для поцелуя над рукой королевы, а затем направилась на половину «детей Франции».

Двери распахнулись, и две статс-дамы, войдя, сделали положенные реверансы. Затем, приблизившись на один шаг, снова поклонились, склонили головы и в один голос доложили: «Мадам Аделаида!» — после чего встали по сторонам дверей. Принцесса переступила порог; за ее спиной виднелись две ее фрейлины, камергер, гофмейстер, пажи и два шталмейстера королевы; все они оставались в первой приемной.

Стоя посреди комнаты, Мария Антуанетта чуть-чуть улыбалась этому изобилию почета, окружавшего появление принцессы королевского дома.

Мадам Аделаида сделала несколько шагов, но так как королева не двинулась ей навстречу, как она ожидала, то ее лицо омрачилось.

— Я, может быть, некстати? — спросила она с кисло-сладкой улыбкой. — Королева, вероятно, собирается в Трианон, куда, как я слышу, уже отправился король?

— Ваше высочество уже слышали об этом? — улыбаясь, спросила королева. — Я изумляюсь, какой еще тонкий слух у вашего высочества; не то что мои молодые уши, которые не слышали громкого шума, произведенного приездом вашего высочества. Я радостно приветствую неожиданное появление любящей и благосклонной тетушки.

Каждое из слов, несмотря на сопровождавшую их очаровательную улыбку, кололо принцессу, словно иглой; упомянув о «все еще остром» слухе принцессы, королева задела разом и ее возраст, и ее необыкновенное любопытство, противопоставив им свою молодость и свое равнодушие к тому, что говорят.

— Угодно ли вашему величеству сделать мне честь побеседовать со мной? — спросила принцесса, не в силах бороться с племянницей язвительными, но любезными словами.

— Я очень рада, — весело ответила королева, — от вашего высочества вполне зависит сделать эту беседу интимной или публичной.

— Я прошу получасовой интимной беседы, — сказала мадам Аделаида.

Королева жестом отпустила своих дам, а затем, обратясь к дверям приемной, громко сказала:

— Господин шталмейстер, экипаж для поездки в Трианон должен быть готов через полчаса!

Королева и принцесса остались одни.

— Сядем, если вашему высочеству угодно, — сказала королева, указывая гостье на кресло и опускаясь на простой стул. — Вам угодно что-то сказать мне? Я готова слушать.

— Дай Бог, мадам, чтобы вы не только выслушали мои слова, но и приняли их к сердцу! — со вздохом сказала принцесса.

— Если они заслуживают этого, я, конечно, приму их к сердцу, — с улыбкой воскликнула королева.

— Непременно заслуживают, так как касаются спокойствия, безопасности и чести нашего семейства! Но прежде всего позвольте мне исполнить поручение моей благородной и набожной сестры, мадам Луизы, которая прислала вам это письмо с просьбою прочесть его в моем присутствии, — и, вынув из ридикюля пакет, принцесса протянула его королеве.

— Прошу извинить меня, — сказала Мария Антуанетта, — но несколько лет тому назад вы уже передавали мне письмо от мадам Луизы, уважаемой настоятельницы монастыря кармелиток; я приняла и прочла его, но тогда же дала себе слово не принимать больше от нее ни одного письма. Поэтому, будьте добры, возвратите письмо его автору.

— Знаете ли вы, мадам, что этим отказом вы наносите оскорбление принцессе крови? — строго спросила принцесса.

— Я знаю только то, что письмо, присланное мне тогда принцессой Луизой, было оскорблением, нанесенным королеве Франции, а я хочу избавить государыню от вторичного оскорбления. Притом содержание этого письма, вероятно, подобно первому: упреки, советы, оскорбления.

— Содержание и должно быть то же самое, так как причины, вызвавшие письмо, к сожалению, также те же самые!

— А, ваше высочество знакомы с его содержанием? Значит, ваши слова вознаградят меня за то, что я не прочла письма. Очевидно, уважаемая настоятельница оторвалась от молитв за упокой души усопшего родителя, чтобы немного заняться земными делами, прислушиваясь к клеветам мадам Аделаиды или графа Прованского, или кардинала де Роган, или вообще какого-нибудь врага королевы Франции?

— К клеветам? — гневно сверкнув глазами, повторила принцесса. — Дай Бог, чтобы дело шло только о клеветах, а не о фактах, которые огорчают и беспокоят всех нас и заставляют дрожать за королеву Франции!

— О, — сказала Мария Антуанетта со спокойной улыбкой, еще более раздражившей принцессу, — я и не знала, что вы, ваше высочество, так нежно заботитесь обо мне!

— И я не знала, мадам, что ваше легкомыслие доведет вас до оскорбления всех законов, обычаев, этикета! Вы делаете это с презрением тех, кто все может, с необузданной резвостью ребенка, играющего с огнем и не понимающего, что раздутое им пламя уничтожит прежде всего его самого. Мадам, я приехала к вам, чтобы в последний раз предостеречь вас!

— Слава Богу, в последний раз! — воскликнула королева.

— Заклинаю вас, мадам! Ради вашего супруга, ради ваших детей изберите другой путь! Оставьте стезю зла, по которой вы стремитесь к погибели!

Веселое, ласковое выражение сбежало с лица королевы; она приняла серьезный, гордый, царственный вид и громко произнесла:

— Мадам, до сих пор я слушала ваши язвительные филиппики со спокойствием невинного и помнила, что мы обязаны относиться с уважением к старшим и что старости свойственно осуждать все, что делает молодость. Но вы взываете ко мне именем всего, что дорого моему сердцу; поэтому говорите! Что такое приводит вас в такое отчаяние?

— Ваше безграничное легкомыслие, ваша непростительная близорукость,