Прими это как данность, и хватит об этом.

— Я…

Голос прервался. Мне пришлось сглотнуть. Так, еще одна попытка.

— Я хочу… чтобы мир… изменился.

Ха, еще бы ему не измениться — в особенности после того, как Нахадот с Итемпасом закончат выяснять отношения. Мир превратится в кучу битого камня и мусора, а человечество будет красным мясом просвечивать из-под обломков.

— Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему.

— Что?!

— Не знаю!

Я сжала кулаки, пытаясь выразить то, что чувствовала. Выходило неважно, и это тоже злило.

— Сейчас все… испуганы. — Так, уже лучше, давай, Йейнэ, старайся, старайся, у тебя получится. — Мы все живем из милости — вашей, божественной милости, и мы — заложники ваших прихотей. И даже если вы ссоритесь, не вовлекая нас в свои войны, мы все равно умираем. А что, если вам… ну… просто… уйти?

— Умрет еще больше людей, — отозвался Нахадот. — Те, кто нам поклоняется, испугаются, когда мы уйдем. Некоторые решат, что наш уход — дело рук других людей, а те, кто подчинится новому порядку, станут враждовать с теми, кто придерживается старых обычаев. Начнутся войны, и они будут длиться столетиями.

В животе образовался тяжкий камень, и я поняла — а ведь это правда. Так и будет. Меня затошнило от ужаса. И тут что-то дотронулось до меня — руки. Холодные и невесомые. Он потер мне плечи — странный жест. Словно хотел успокоить меня.

— Но со временем войны прекратятся, — утешил он меня. — Когда огонь прогорает, на месте пустоши вырастает новая зелень.

Я не чувствовала в нем вожделения или гнева — возможно, потому, что не ощущала их сама и он не подпитывался от меня. Он был не похож на Итемпаса — тот не воспринимал изменений, он пытался согнуть и сломать, подчинить своей воле. А Нахадот подстраивался под чужие желания. Подумав так, я вдруг опечалилась.

— А ты когда-нибудь бываешь сам собой? — спросила я. — Настоящим собой — а не таким, как тебя видят другие?

Руки замерли, потом отпустили меня.

— Энефа как-то задала мне такой же вопрос.

— Извини…

— Нет.

В его голосе звучала печаль. На самом деле она из него никогда не уходила. Как, должно быть, это ужасно — будучи богом перемен, горевать постоянно.

— Но когда я буду свободен, — проговорил он, — я сам буду выбирать того, кто определит мой облик.

— Но… — Я непонимающе нахмурилась. — Но это же не свобода!

— В начале времен я был самим собой. Вокруг ничего не было, и никто не влиял на меня — существовал лишь Вихрь, меня породивший, и ему не было до меня дела. Я разорвал свою плоть, и в мир излилась субстанция того, что стало вашим царством: материя, энергия и моя холодная, черная кровь. Я пожирал собственный разум и наслаждался новым ощущением — болью.

На глаза навернулись слезы. Я сглотнула и попыталась успокоиться — нельзя, нельзя сейчас плакать, Йейнэ! Но вдруг его руки вернулись. И приподняли мой подбородок. Легкие пальцы прикрыли мне глаза и вытерли слезы.

— Когда я стану свободен, то смогу выбирать, — повторил он — едва слышный шепот шелестел прямо над ухом. — И ты сделаешь то же самое.

— Но я никогда не…

Он запечатал мне губы поцелуем. Страстным, терпким, горько-сладким. И эта страсть — она была моей? Или его? А потом я наконец поняла: какая разница?..

Но, о боги, о богиня, какой это был поцелуй! На языке остался вкус утренней росы. И он пробудил во мне жажду. Но стоило мне захотеть большего, как он отстранился. Я попыталась — изо всех сил! — не почувствовать разочарования. Ибо боялась того, что оно может сотворить с нами обоими.

— Иди отдохни, Йейнэ, — сказал он. — И пусть хитроумные планы твоей матери осуществятся сами собой, без твоего участия. У тебя есть собственное будущее, и оно готовит тебе испытания.

А потом я снова оказалась в своих комнатах. Я сидела на полу в квадрате лунного света. Стены не светились, но я все видела — ведь яркий серп луны стоял очень низко над горизонтом. Время давно перевалило за полночь, до рассвета оставалось час или два. Похоже, я стала полуночницей…

Сиэй дремал, свернувшись калачиком, в большом кресле рядом с кроватью. Увидев меня, он встал и уселся рядом. В лунном свете его зрачки казались огромными и круглыми, как у встревоженной кошки.

Я молчала, а он потянулся и уложил мою голову к себе на колени. Я закрыла глаза, он гладил меня по волосам. Как чудесно… а потом он запел колыбельную, которую я когда-то слышала во сне. Мне стало тепло и уютно, и я уснула.

Скажи мне, чего ты хочешь, спросил меня Ночной хозяин.

Я хочу, чтобы мир изменился к лучшему, ответила я.

Но кроме того…

* * *

Утром я рано встала и пошла в Собрание — хотела поспеть до начала заседания, чтобы встретить Рас Ончи. Но я увидела не ее, а Уохи Убим, вторую знатную женщину, представлявшую Дальний Север. Она спускалась по широкой, обрамленной колоннами лестнице. Я торопливо представилась и задала свой нетерпеливый вопрос.

— Ох, — пробормотала она.

И я тут же все поняла. Потому что глаза у нее стали жалостливые и печальные.

— Так ты, выходит, не знала. Рас умерла во сне ровно две ночи назад.

Она вздохнула:

— Я до сих пор не могу свыкнуться с этой мыслью. Но, увы, она была уже в возрасте…

Я пошла обратно в Небо.

* * *

Я ходила по коридорам и размышляла о смерти.

Слуги кивали мне, приветствуя. Я кивала в ответ. Придворные — в том числе и равные мне по положению чистокровные — либо делали вид, что меня не замечают, либо глядели с откровенным любопытством. Видно, по дворцу быстро разнеслись вести, что я более не могу считаться претендентом на наследство. Симина разделала меня в пух и прах. Они рассматривали меня, и некоторые взгляды были откровенно враждебными. Я все равно склоняла голову в приветствии. Пусть они выглядят мелочными и ничтожными, не я.

На нижних уровнях я обнаружила Теврила. Он стоял на затененном верхними этажами балконе, поигрывал планшетом и любовался пробегающей по небу тучкой. Я дотронулась до него, он виновато подскочил и чуть не уронил планшет в забалконную пропасть. Судя по всему, он думал обо мне, а я застала его, беднягу, врасплох.

— Бал начнется завтра на закате, — сказал он.

Я подошла к перилам и встала рядом с ним. Вид отсюда открывался потрясающий, а его присутствие утешало.

— И продлится до утра следующего дня. Такова традиция. Бал предшествует церемонии передачи власти. Завтра новолуние — и некогда эта ночь считалась священной для последователей Нахадота. Вот почему они празднуют именно в новолуние.