Как будто Линкольну известен мой внутренний монолог, он смотрит на меня, поднимая сына на руки.

— Я пойду, уложу его спать. Сейчас вернусь.

Кивнув, я улыбаюсь и бросаю взгляд на Бэара, который спит на полу рядом с Кохо. Он так и не сдвинулся с места, куда упал ранее.

Уложив Атласа, Линкольн возвращается, садясь ближе. Наши тела соприкасаются, и я предполагаю, что он делает это специально. Я также пытаюсь оттолкнуть его, но ничего не получается. Он смеется. Смеется, черт возьми.

— Может, тебе лучше сесть вон там, — предлагаю я, обхватывая себя руками и натягивая одеяло повыше.

Линкольн подмигивает, его плечо прижимается к моему.

— И что там интересного?

Повернувшись к нему лицом, я касаюсь его груди и улыбаюсь.

— Это ничего не меняет, — шепчу я, прикусив губу. — Но ты уезжаешь, и я хочу секса. Хорошо?

Он облизывает нижнюю губу и ухмыляется.

— Понял. — Линкольн глубоко смеется, притягивая меня ближе. — Это ничего не значит.

— Это кое-что значит, — признаю я, вздыхая.

Касаясь губами нижней части моего подбородка, он шепчет, и в его хриплом голосе слышится дрожь:

— Это значит все. — И тут он пригвождает меня отчаянным взглядом, который парализует. Его рот встречается с моим. Он крепко целует меня, проникая руками под мои ноги. Без особых усилий поднимает меня на руки. Вносит меня в свою комнату, захлопывает дверь, а затем кладет в центр своей кровати.

На мгновение Линкольн замирает и смотрит на меня. Он не произносит ни слова, просто наблюдает за мной.

— Ты прекрасна, — говорит мне, и его губы растягиваются в улыбке.

Взмахом руки я подзываю его к себе.

— Иди сюда.

Сняв рубашку, а затем и джинсы, он опускается коленями на кровать. Она прогибается под его весом и тихонько скрипит, пока Линкольн придвигается ближе, нависает надо мной, опираясь на руки. Наша связь глубока и в значительной степени все еще существует между нами двумя.

Согнув локти, он прижимается ко мне. Наклонившись в сторону, проводит кончиками пальцев по моему шраму.

Слезы щиплют мои глаза. Неужели он представляет ее?

— Мне нужна именно ты, — уверяет Линкольн, похоже, снова угадав ход моих мыслей. Он вновь меня целует.

— Я прикасаюсь к тебе, потому, что ты единственная, кого я не могу перестать желать. Она тут ни при чем.

Я ищу в его глазах правду, которую пока не уверена, что могу принять.

— Возможно, мне потребуется некоторое время, чтобы смириться с этим.

Он кивает.

— Ну, а до тех пор я буду продолжать тебя убеждать, что хочу тебя. — Теперь в его словах звучит пьянящая острота, его выпуклость у моего бедра подтверждает, что он говорит правду, он действительно хочет меня.

Он проникает языком в мой рот, я проглатываю его стон, жадно желая большего. На этот раз все по-другому, начиная с его прикосновений между моих ног и заканчивая тем, как он снимает с меня одежду. Его движения осторожны и совсем не похожи на те, что были раньше. Мне кажется, именно сегодняшняя ночь и есть то, что люди имеют в виду, когда говорят, что «мы занимались любовью». Долгое время я не понимала смысл этих слов, потому что как можно заниматься любовью? Это же чувство, а не физический акт. Или нет? Теперь я в этом не уверена.

Линкольн притягивает меня ближе, обхватывает руками и прижимает мое лицо к своей груди. Я прислушиваюсь к биению его сердца.

— Линкольн?

— Хм? — хмыкает он, проводя пальцами по моей спине.

— Я очень рада, что ты не сказал мне об этом за обедом.

Он смеется, его грудь сотрясается от этого движения.

— Я бы, наверное, все равно струсил. Я не мог придумать, как начать этот разговор, чтобы он не закончился твоим уходом.

— Так было проще, — говорю я ему, обводя круг над его сердцем, вокруг ее имени. Здесь нет места ревности, больше нет. Не от меня.

— Каким образом? — Его голос звучит мягко, низкое бормотание едва слышно из-за гудящей печи.

Я поворачиваю голову и упираюсь подбородком в его грудь. Он смотрит на меня сверху вниз с любопытством в глазах.

— Узнать так, как я узнала. Думаю, если бы ты был в то время в городе, я бы не восприняла это так, как сейчас.

Линкольн проводит рукой по моим волосам, его большой палец касается моей щеки.

— Почему тебе понадобилась пересадка сердца?

И тут я понимаю, что никогда не рассказывала ему об этом.

— Я… — Замолкаю и делаю вдох. Я мало кому рассказывала. Обычно я останавливаюсь на том факте, что мне сделали операцию, и не распространяюсь о событиях, которые привели к ней. — Мне было восемь лет. Я обратилась к врачу из-за боли в груди, и мне сказали, что у меня кардиомиопатия. Это заболевание сердечной мышцы, при котором она утолщается и не может перекачивать кровь к остальным частям тела. Помню, что мои руки и ноги всегда были ледяными. — Я смеюсь, вспоминая, как всегда прижимала свои холодные пальцы к ногам отца, и он щекотал меня, пока я не согревалась. — В то время мы всегда шутили, что я мерзлячка. Это была просто шутка. Мы не знали, что это признак того, что я умираю.

Поднимаю взгляд на Линкольна. Он наблюдает за мной, его ладонь все еще лежит на моей щеке. Накручивая на палец прядь моих волос, он растягивает губы в улыбке.

— Ты довольно дерзкая, когда хочешь.

Подперев рукой подбородок, я улыбаюсь.

— Через две недели после смерти родителей у меня случилась острая сердечная недостаточность, и с тех пор я была подключена к аппарату вспомогательного кровообращения, пока мне не доставили сердце. Мне было тринадцать, а сердце я получила в семнадцать. Врачи сказали, что без него я бы не протянула и недели.

Линкольн молчит, да я и не жду другого. Никто не знает, что сказать. И что он может сказать в его случае? Я рад, что моя жена умерла ради тебя? У нас дерьмовая ситуация.

Я не осознаю, но все мое тело дрожит, дыхание прерывистое. Я понятия не имела, что будет так трудно рассказать ему все, но думаю, что, возможно, ему так же тяжело это слышать.

Его грудь расширяется от вздоха, и он моргает, его глаза блестят. На челюсти заходили желваки, когда он поднимает руку к волосам. Я замечаю шрам, идущий вдоль его предплечья.

Поднимаю руку и провожу пальцами по гладкой коже, покрытой пузырьками, восхищаясь безмятежностью, озаряющей его лицо.

— После