Мы штурмуем новый склон. Первое время я пытался осмыслить каждый встречный выступ, каждый изгиб тропы вкруг топи, каждый обход упавшего дерева. Но вскоре уперся взглядом в землю – так было легче удерживать дыхание.

Идем друг за другом – след в след – а снег становится все глубже. В глазах рябит от заячьих следов, от голубых четырехстопных узоров, пересекающих поляны вдоль и поперек.

Вначале поднимались серпантином, выбирая дорогу длиннее, но легче. Но теперь ломимся круто в лоб, цепляясь руками за ветви поваленных пихт, обросших замшелой куделью. Иногда корявые ветви ломались, отбрасывая нас назад.

Я уже запыхался, непослушные ноги проваливались и застревали меж стволов. И каждый раз возникал брезгливый страх, будто залез носком в чью-то нору. Чувствовал мягкие листья и то, что ботинок кто-то обнюхивает… Но потом страхи отбросил, как ненужную трату сил. И даже приноровился к ходьбе по бурелому: пока выдергиваешь ногу из снега – зацепив руками под коленку – ловишь время для отдыха.

– Сейчас поднимемся, и привал! – кричит проводник.

Оцениваю: сколько еще метров до вершины. И та ли это гребенка, которая может оказаться коварным гребнем!..

Снег скрипит звонче. Я чувствую мокрой спиной, что ближе к вершине становится холоднее.

Вот наконец-то сбросили рюкзаки, уселись на их влажные спины. Вытянули ноги, равнодушно оглядывая мокрые ботинки с ледяной кромкой по бортам. Похоже, что носки остаются сухими только на пятках…

Сердце успокаивается и уже стучит ровно по всему телу. Это ощущение даже в пальцах, когда берешь кружку с чаем. Пар уже слабый: губы чувствуют теплую росу по железному краю. Недовольно пыхтит из-под колпачка бродяга-термос, будто пеняет на мою опрометчивость.

Перекусив, туристы повеселели и огляделись.

Вокруг нас царство осин, пронизанное длинными закатными лучами. Верхушки стройных гигантов окрашены в золотисто-салатный цвет. Снизу стволы одеты в шерстяные гетры из коричневого мха, с желтыми и розовыми узорами из тряпичного лишайника.

Ветви осин переплелись в сплошную темную сеть. И лишь кое-где виднелись прорехи меж корявых черных сучьев. В них поблескивало, словно пойманное, мутное предвечернее небо.

А еще я чувствовал родной запах холодной бани – старого осинового полка, подсохшего снаружи и отсыревшего в дуплах.

5

Теперь мы идем по ровной вершине, снега здесь больше и он влажнее. Чтобы не мочить напрасно ботинки, петляем по мягким приствольным кочкам. Временами нам встречались неимоверно густые заросли осинового молодняка. Продирались в нем, будто муравьи по мебельной щетке!

А солнце тем временем мазало стволы деревьев уже ниже средины.

Мутно-оранжевый изломанный диск пламенел все ярче, распаляясь от натуги, будто хотел вырваться из силков негорючих веток.

Вечерние лучи светили из-за наших спин, посылая вперед рюкзачные тени. Бледно-золотистые полосы далеко опережали нас по тропе, словно знали, что угаснут раньше, чем туристы дойдут до перевала.

В тайге стало тише, унялись птицы. Ветер стих.

Лучи бледнели на сером снегу и все чаще терялись в буераках, словно попутно находили себе уютную лежку.

Густела морозная синева неба.

Осины поблекли и отступили в глубь сумерек, к подножию горы. Оттого и показалось мне, что так резко и неприступно поднялась впереди нас малахитовая вершина. И нам предстояло на нее взойти!

Нас ждала стена из каких-то невероятных деревьев, выше обычных раза в три!.. Стена выглядела монолитной, сомкнуто-чешуйчатой, как нераскрывшаяся шишка пихты. Даже в мыслях страшно примериться к ней!

– Что это? – спросил я, вытаптывая в снегу ямку для отдыха.

– Это тот перевал. – Седой инструктор деловито обстукивал ботинками трухлявый пень. А послышалось: «Тут перевал». Будто он мог сдвинуть его в сторону и сказать: «Там перевал».

Туристы задирали головы, прикидывая: не вернуться ли обратно. Но инструктор даже обрадовался нашим сомнениям, его ленивые верхние веки резко поднялись, широко открыв голубые глаза:

– Там, за перевалом, будет спуск к реке… По нижней дороге обойдем Красные скалы!.. Переправимся ниже… Можно заглянуть на черные камни, если не замело снегом!

Даже пересказать было длинно и путано. А нам предстояло это все одолеть.

И мы пошли: след в след, повторяя движения инструктора на почти отвесном склоне, заросшем пихтачом в несколько ярусов. Мощным великанам у подножья вставали на плечи деревья среднего ряда, а тем в свою очередь – уже верхние гребешковые пихты.

Душный хвойный настой в застывшем воздухе не давал сорваться дыханию. Поначалу я мерил взглядом каждое дерево на пути – все они были обычного роста. Только оборачиваясь назад и видя на уровне глаз верхушки нижнего ряда, стал понимать, что стена подается. Будто раскусил зеленый орех!

Поднимаюсь почти вприсядку: упираясь ладонями в колени. Кровь стучала в висках, как метроном: шаг за шагом, вдох – выдох! Из-под шапки – капля за каплей. Соленая горечь на губах…

Перевал мы взяли.

Но ощущение новизны, как в первые часы похода, уже кончилось. Тайга везде была одинакова, как возле станции.

А еще на вершине стало заметнее, с какой неприятной поспешностью угасает дневной свет.

Мы уже меньше старались петлять, выбирая путь под шатрами пихт. Шуршали подошвы ботинок, словно наждачные. Весь день была капель от таявшего на ветвях снега. А к вечеру образовалась наледь, испещренная точками, будто от дроби. Иногда со следа ботинка сдвигалась тонкая снежная лепешка, и открывалась зеленая стойкая трава, не привыкшая еще лежать безропотно.

Отдыхали чаще. В эти минуты, блаженно замирая, было приятно уловить, как разгоряченное лицо обдувает какой-то знакомый, почти домашний поток воздуха. Словно ветерок из родной форточки.

6

Раньше я думал, что в поход нужно иди с пустою душой – для легкости.

Теперь понял: что силы можно черпать только из полной души! Если устал, то нужно вспомнить уютные ощущения, чтобы отвлечься от тягот похода. Я пытаюсь уйти с таежной тропы и представить, что сижу дома: пишу рассказ о зимнем походе. Горит настольная лампа, я рассеянно хлопаю ладонью по бумагам, ища закатившуюся ручку. Затем пью из домашней чашки и мысленно следую за своими героями, покоряющими снежные горы. У меня тоже устают плечи и спина! Вот сейчас оторвусь от рукописи и пойду отдыхать… Мой сын возится с игрушками возле письменного стола. Он забавно подражает моей сосредоточенности и требует, чтобы настольная лампа светила равно: на мою рукопись и на его детские карандаши.

Боже, сколько сил добавилось вдруг!

Я вернулся в тайгу.

Бледно-желтый луч, похожий на ровный круг от настольной лампы, осветил крону березы. И мне казалось, что если смотреть, не отрываясь, на солнечный свет, то он никогда не погаснет!

И, будто в подтверждение моих чувств, случилось