class="p1">Дерьмовый день Дойл грозит стать еще дерьмовее. Она чувствует, что краснеет, хотя вся эта хрень не имеет к ней ровным счетом никакого отношения.

– Я знаю, что в письме было написано «полдень», мэм, но надзиратель Салливан сказала, что займется всем до того, как уйдет со смены.

И «заняться всем» – вот ключевая фраза, думает Дойл. Этот полный обыск, в котором – это знает даже Дойл – нет никакой необходимости. Эти двое украдкой обменивались взглядами, когда думали, что Дойл не смотрит. Но кого они хотят обмануть? Вся гребаная тюрьма, скорее всего, уже в курсе. Кроме, судя по всему, начальницы.

– Извините, мэм, но, учитывая, что это было всего час или около того назад, вряд ли это будет иметь большое значение. Надзиратель Салливан все время твердила, что нам нужно сделать это до того, как появится пресса…

– Где сейчас Салливан?

– Мэм, она ушла, ее смена закончилась.

– Могу я взглянуть на приказ об освобождении, пожалуйста?

Дойл протягивает ей лист бумаги. Даже скучающая женщина-полицейский теперь выглядит заинтересованной.

– Роуэн дали место в общежитии в Доркинге… Она сказала, что поедет прямо туда…

– Позвоните им, пожалуйста. Прямо сейчас.

Дойл чувствует, как все трое смотрят на нее, пока она ищет номер. Как будто облажалась именно она. Честно говоря, даже попытайся она остановить Салливан, у нее ничего бы не вышло – ее невозможно урезонить, когда она в таком настроении.

– Здравствуйте, это Королевская тюрьма Хитсайд. Просто проверяем, прибыла ли заключенная Роуэн… Понятно. Не могли бы вы перезвонить нам, как только она появится?.. Нет, причин для беспокойства нет.

Увы, когда она заканчивает разговор, становится ясно: судя по взглядам в ее сторону, последняя фраза не соответствует действительности ни на толику.

– То есть мы понятия не имеем, где она? – говорит Томлинсон.

Уинфилд смотрит на него, затем на бланк об освобождении из-под стражи.

– У нее на три пятнадцать назначена встреча с сотрудником службы надзора, и она должна прийти на нее, иначе ее вернут сюда.

Томлинсон морщится:

– До трех пятнадцати еще долго…

– Я в курсе, – огрызается Уинфилд.

– Вообще-то, мэм, – начинает Дойл, явно не уверенная в том, что это хорошая идея, – возможно, стоит попробовать связаться с надзирателем Салливан…

– Мне казалось, вы сказали, что она ушла со смены.

Дойл чувствует, что снова краснеет. Словно ребенок на детской площадке, обкакавшийся от страха из-за того, что настучал на школьного хулигана.

– Я имею в виду, она может знать, где Роуэн.

Начальница тюрьмы хмурится, но Томлинсон парень головастый и уже все просек.

– Они были парочкой, что ли?

Дойл кивает:

– Думаю, уже давно.

Теперь краснеет начальница, по ее шее ползут темно-красные пятна. Она обращается к полицейским.

– Предлагаю пройти со мной в мой кабинет, – бодро говорит она, – я дам вам домашний адрес Салливан.

Они идут по коридору, но как только достигают лестницы, Уинфилд оборачивается и кивает:

– Молодчина, Дойл. Это был правильный выбор.

Дойл позволяет себе слегка улыбнуться удаляющейся спине начальницы. Кажется, сегодня все не так уж и дерьмово.

* * *

Адам Фаули

29 октября

12:30

У меня и вправду нет желания стоять так близко к Иэну Барнетсону. Даже другая сторона стола, и та слишком близко. Вряд ли это его вина. Вообще-то, он заслуживает похвалы за сообразительность. Иначе мы никогда не нашли бы все это. Но вонь – вонь невыносимая…

Куинн зажимает нос, и даже Гис, кажется, вот-вот блеванет, а вот Нину Мукерджи, похоже, вонь ничуть не беспокоит. Но полагаю, это потому, что жидкие экскременты – ее повседневная работа. И, в отличие от всех нас, на ней маска.

– Всё в удивительно хорошем состоянии, – говорит она, глядя на Барнетсона. – Учитывая, что рюкзак находился там больше недели.

Он кивает:

– Видно, хорошего качества, раз в него попало не так много дерьма… Мы внесли бумажник и все остальное в список вещдоков, но я подумал, что это лучше оставить вам.

Глаза Мукерджи мало что выдают за маской. Она кивает и тянется к пакетам с вещдоками.

* * *

Небольшой многоквартирный дом 1970-х годов на окраине Клейгейта. Красный кирпич, слишком маленькие окна. Балконы, которые говорят о людях внутри больше, чем данные переписи. Большой оранжевый мяч и трехколесный велосипед на одном балконе, разнообразные пластиковые горшки для растений вокруг садового стула на следующем, веревка для сушки белья на верхнем этаже, на перилах висит изодранный транспарант в поддержку членства в ЕС.

– Андреа Салливан живет в квартире номер три, – говорит констебль Томлинсон, – которая, по моим расчетам, находится на первом этаже.

– Да неужели, – бормочет его коллега.

– Да ладно тебе, Маллой, – говорит он не без раздражения в голосе, – в этом самый прикол нашей работы. Эта женщина, Роуэн, она во всех газетах.

«Возможно, – думает Маллой, шагая за ним к входу, – но, по-моему, шансы на то, что она на самом деле здесь, примерно равны нулю. Если она решила сделать ноги, ее уже давно здесь нет».

Они толкают тяжелую главную дверь – та с душераздирающим скрипом открывается – и идут по коридору к третьей двери. Латунный номер, табличка с надписью: «С рекламой и товарами не беспокоить». Изнутри не доносится ни единого звука.

Томлинсон стучит в дверь:

– Полиция Суррея, мисс Салливан. Пожалуйста, подойдите.

Они слышат голоса где-то над головой, звук шагов по бетонным ступенькам. Но ничего внутри.

Томлинсон повторяет попытку, уже громче. И вновь ничего. У Джули Маллой усталое лицо циника, который редко ошибается.

– Ладно, – говорит Томлинсон. – Оставайся здесь, а я проверю снаружи. Посмотрю, смогу ли найти ее машину.

* * *

Адам Фаули

29 октября

12:33

Нина Мукерджи вынимает два письма и кладет их на стол. Они испачканы и все еще слегка влажные, но оба читаемы. Одно представляет собой толстый тисненый лист бумаги для заметок, к верху которого прикреплены данные юриста: название фирмы и адрес в Нью-Йорке. Почерк на самом листе неровный и корявый, как будто это написано с нескольких попыток. Внизу одно слово: «Отец». Другое письмо тоже написано от руки, на дешевой линованной бумаге. И даже без стандартной формулировки вверху я знаю, откуда она. Я уже видел такую бумагу. Наклоняюсь, чтобы прочитать первое письмо, и жестом приглашаю Куинна и Гиса сделать то же самое. Через мгновение Куинн поднимает голову:

– Значит, социальный работник говорила правду.

Я киваю:

– Не то чтобы я в этом сомневался. У нее не было причин лгать.

Гис делает глубокий вдох:

– Но дело не только в этом, ведь так?

* * *

Дорогой Ноа!