Никита, тихий, задумчивый и смирный, каким Корсаков никогда его не видел, сидел у печки, а Китти горячо ему что-то доказывала.

Когда вслед за Алексеем в комнате появились Чингиз Тамерланович и Лида, на лице Китти возникло неуловимое выражение облегчения.

— Вот что, Никита, — сказала она деловито, — займись-ка своим другом, а внучку и дедушку я сама посушу. Давай-давай, милый, не сиди как пень!

И Китти с ласковой улыбкой стала оттеснять Корсакова и Бурьина к выходу, явно спеша остаться наедине со своими родственничками. Они и сами не поняли, как оказались на крыльце.

Пока Алексей переодевался и рылся в чемодане в поисках сухой одежды, Никита сумрачно барабанил пальцами по стеклу. Он был заметно не в духе.

Корсаков же думал о Лиде. Она была для него сплошной загадкой. Вначале ему казалось, что, возможно, странность ее объясняется психическим отклонением, но чем больше он ее узнавал, тем сильнее убеждался, что считать ее сумасшедшей было бы неверно. Просто здесь он сталкивался с совершенно другой логикой, с качественно иной системой отсчета. И присутствие в Лиде тайны привлекало его не меньше, чем внешние достоинства, которым зачастую она сама не знала цены.

Было время, когда Корсаков считал, что женская красота сама по себе есть и ум, и форма существования. Уже давно он понял, как трудно найти ту единственную, которая только тебе и нужна. Вот и приходилось в поисках идеала часто менять женщин. И все это время он внутренне ждал ту самую, пока наконец внезапно, увидев Лиду, он не понял, что нашел ее. Неужели она?

— Эй, где ты там витаешь? — Бурьин помахал ладонью у него перед носом.

— А? Что?

— Ничего. «Анюта, ты тута?» — «Нет, мама, я тама!» — передразнил Никита. — Что-то мы с тобой, братец ты мой, расслабились. Амурами занялись, а про клад забыли. Неужели сдадимся? Теперь его просто из принципа нужно найти.

— Самим, что ль, зарыть, а потом искать? — улыбнулся Корсаков.

Бурьин воспринял эту идею неожиданно серьезно.

— А что! Неплохая идея! Почему бы и не самим? Поставим себя на место того, кто зарывал этот клад. Если бы тебе нужно было схоронить сундук в тех местах, куда бы ты его спрятал?

Корсаков честно постарался сосредоточиться, понадеявшись, что это поможет ему оторваться от неотвязных мыслей о Лиде.

— Во-первых, я не стал бы прятать сундук на поляне, — сказал он. — Поляна — слишком часто посещаемое место, и следы раскопа там долго видны. Я бы зарыл его где-нибудь в чаще, рядом с хорошо заметным ориентиром — старым дубом, сросшейся сосной или чем-нибудь в этом роде…

— Не фантазируй! Исходи из того, что в нашем случае клад был зарыт как раз на поляне. Еще какие-нибудь идеи есть?

Корсаков представил, как Путята ночью пробирается по болотистому броду, ведя в поводу навьюченную сокровищами лошадь. Дыхание сбивается. Ноги подгибаются от усталости, а погоня уже где-то близко. И вот он выходит на поляну у ручья. Лопаты нет, есть только меч — а мечом глубокую яму не выкопаешь. Путята озирается, взгляд его падает на Черный камень, потом он подходит к ручью и, поставив сундук на землю, жадно пьет. Корсаков живо представил все это, и у него мелькнула идея.

Я бы спрятал сундук на дне ручья. Вначале, разумеется набил бы карманы самым ценным, а потом вырыл бы под мостом на мелком месте яму и спрятал бы сундук. Вода бы мигом все заровняла. Или, еще лучше, отошел бы с сундуком выше по течению. Тогда даже собаки не взяли бы след.

Никита с сомнением покачал головой.

— Вообще-то мысль неплохая, но сундук увяз бы так, что и не достанешь. Места все-таки болотистые.

— Ну а ты куда бы спрятал? — раздраженно спросил Алексей.

Бурьин достал потрепанную записную книжку, в которой номера телефонов знакомых перемежались кривыми столбиками финансовых выкладок и наспех нацарапанными, видимо ими же самими, телефонами девиц. Никита решительно вырвал из книжки страницу и с бестолковостью начинающего картографа воспроизвел на ней поляну у ручья. Кривой линией, наискось пересекающей лист, он показал ручей, двумя черточками обозначил мостик, а чуть в стороне от ручья, примерно в десяти шагах от выкорчеванного пня отметил и заштриховал большой черный круг — камень.

— А теперь давай думать! — сказал он.

Как ни плохо была начерчена схема, все же она давала некоторое представление о поляне. Почему-то особенно притягивал взгляд заштрихованный круг ближе к нижнему правому углу страницы…

Пока в летнем домике происходил совет кладоискателей, Лирда, Грзенк и Дымла сидели в хозяйской комнате рядом с печкой.

— Кого-то не хватает для полноты картины, — сказала Лирда, заглядывая под стол.

— И я даже знаю кого, — усмехнулась Дымла. — Спорю, он сейчас появится. — Она бросила в чашку кусочек сахара и, лениво помешивая чай ложечкой, добавила: — А вот и он. Легок на помине.

Прямо через стену в комнату просочилась лохматая дворняга. Половина ее туловища с головой и передними лапами уже прошла сквозь бревна, другая половина еще оставалась снаружи. В этот момент пес зевнул и почесал за ухом задней лапой. Это было непередаваемое зрелище, сродни тому, как если бы перерубленная пополам лошадь Мюнхгаузена вдруг высунула из небытия свое заднее копыто.

— Пр-ривет! А вот и я, — сказал Бнург.

— Дождь еще идет? — поинтересовался Грзенк.

— Идет! — подтвердил нес, анализируя ощущения задней частью своего туловища.

Бнург взглянул на Лирду и вдруг воскликнул:

— Эй, у тебя все нормально?

Девушка сидела, прислонившись спиной к нетопленой печи. Лоб и щеки у нее покраснели; ее бил озноб. Зрачки были расширены, руки судорожно шарили по краю стола, будто в поисках какого-то невидимого предмета. Бнург обеспокоенно положил морду ей на колени.

— Я… Сейчас все будет хорошо, — приглушенно сказала Лирда.

Она попыталась встать, но, сделав несколько неуверенных шагов, почти рухнула на красное лоскутное одеяло бабы Паши.

Три взволнованных призрака подскочили к ней.

— Что происходит? Ты ранена? Майстрюк оказывает на тебя телепатическое давление? Дал протечку реакторный желудочек? — наперебой спрашивали они.

— Сама не знаю… Мне холодно. — Лирда едва разомкнула зубы. — Я простудилась.

— Простудилась? Ты? Это исключено! — удивился Грзенк.

Он приложил ладонь ко лбу Лирды и убедился, что она вся горит. Неужели у нее жар, но этого просто быть не может! Мрыги могут простудиться, лишь оказавшись в жидком азоте.

Лирде между тем становилось все хуже. Она металась, словно в горячке. Зубы у нее были стиснуты, а по разгоряченному лбу сбегали крупные капли пота. Пес лизнул ее в щеку и не на шутку встревожился.

— Соленые! — пораженно воскликнул он. — Соленые! Это невозможно!