хромая, в окружении стражников выходит во двор, где на ветру покачиваются алчные красные петли виселиц, разевающие пасти в предвкушении жертвы, и каменеет от ужаса, понимая, что сейчас закачается в одной из них, расплачиваясь за преступление, которого не совершала…

Вот она прополаскивает бельё в зимнем ручье, хватая одеревеневшими от холода пальцами одеяло, которое у неё отбирает стремительный поток, но не удерживается на обледенелом камне и падает в стремнину, захлёбываясь стылой водой…

Однако самым жутким кошмаром, повторявшимся чаще других, для Ван Со оставался тот, где всё было по-прежнему: здравствовал и правил страной отец, дружили и благоденствовали братья, сам он жил в родном доме и… не было Хэ Су. Её просто не было! Рядом с ним. Во дворце. В Сонгаке. В Корё. В этом мире.

Он метался в поисках, спрашивал о ней, но её никто не знал, не встречал, не помнил. И тогда Ван Со становилось страшно, так страшно, что хотелось выть. По-волчьи, надрывно, как зверю, который навсегда потерял свою единственную волчицу. Он продирался сквозь сон, цепляясь за явь всем своим существом, не сразу понимая, что вернулся в реальность, и лишь потом, продышавшись, вспоминал, что Хэ Су – есть. В этом мире. В Корё. В Сонгаке. Во дворце. Рядом с ним.

Рядом ли? Неважно. Главное – она есть!

Таких невыносимых снов было много, все они были разными, но в каждом из них Хэ Су мучилась и погибала, а его не оказывалось рядом. И Ван Со просыпался в слезах, терзаясь от бессилия и невозможности помочь. Эти сны изводили его, отбирали по ночам остатки здравомыслия и сил, заставляя рваться во дворец, назад, к ней, чтобы защитить и спасти. Если он успеет…

Вот и в этот раз он проснулся, задыхаясь от ужаса, с именем Хэ Су на губах, весь в липком ледяном поту, хотя в комнате было настолько холодно, что даже промёрзли стены. Разогнув скрюченные в судороге пальцы, Ван Со с силой потёр лицо, размазывая по щекам тяжёлые слёзы, и нервно огляделся, пытаясь понять, где он. А когда осознал, что всё это было лишь сном, долго сидел на постели, слепо глядя в темноту и повторяя имя любимой.

Полночь едва миновала, и Ван Со, упав обратно на футон{?}[Футон – традиционная постельная принадлежность в странах Азии (Японии, Корее и др.) в виде толстого матраса, который расстилают на полу для сна.], силился заснуть, но ему не спалось, вернее, он попросту боялся спать. Поэтому, не придумав ничего иного, он вышел на крепостную стену, где во главе небольшого отряда дежурил генерал Пак Су Кён.

Заметив его неподвижную приземистую фигуру на северном бастионе, четвёртый принц непроизвольно поёжился от порыва колючего ветра с гор, сморгнул налипшие на ресницы снежинки и, поплотнее запахнувшись в шерстяной плащ, направился туда.

– Не спится, Ваше Высочество? – не оборачиваясь, осведомился старый военачальник, когда Ван Со до него оставался ещё добрый десяток шагов. – Опять?

– Прогоните? – в тон ему отозвался принц, не вдаваясь в объяснения и уже давно не удивляясь тонкому слуху и звериному чутью своего наставника.

Не у него ли учился и сам?

– Да нет, принц Со. Наоборот, я вам рад, – генерал чуть повернул голову, коротко кивнул в приветствии и вновь уставился в снежную темноту – туда, где за перевалом укрылись отброшенные в недавнем бою отряды киданей.

Но и их гарнизон понёс весомые потери. Об этом свидетельствовали и отдалённые стоны из пристройки лазарета – самой тёплой во всей крепости, и поредевшие отряды на посту и в основном войске, и необходимость в подкреплении из Сонгака, куда на закате генерал отправил гонца.

Ван Со встал рядом с наставником у маленького костерка, разведённого в осколке глиняного горшка так, чтобы огонь не было видно снаружи, и смотрел во мрак, на белёсые верхушки сосен, качающиеся в унылом танце на фоне набухшего снегом ночного неба. Но ему постоянно хотелось обернуться назад, где далеко на юге спал Сонгак и та, что не покидала его ни на миг, даже во сне.

– Почему вы так плохо спите, Ваше Высочество? Что вас гложет? – по-отечески тепло осведомился генерал спустя некоторое время доверительной тишины, и у принца в груди что-то всколыхнулось от давно забытого чувства заботы и тревоги о нём постороннего человека, которое он всю жизнь собирал по крупицам и хранил в душе, как самое ценное сокровище.

– Мысли… о доме, – откликнулся он, ничуть не стесняясь быть откровенным с генералом Паком – одним из немногих людей на свете, с кем он вообще когда-либо был искренним.

– О доме? – добродушно хмыкнул Пак Су Кён и, выпростав руки из-под плаща, протянул их к огню, который и согреть-то толком не мог, но дарил слабую иллюзию домашнего очага. – Или о том, кто там остался?

Ван Со покосился на него и ничего не сказал. Генерал, несмотря на свою внешнюю неотёсанность и невежество, всегда чутко читал его, как раскрытую книгу.

А Пак Су Кён, не дождавшись ответа, продолжил с лёгким вздохом:

– Мой дом раньше был в Шинчжу, а теперь он в Сонгаке, ведь там моя Сун Док… Другого дома у меня нет, потому что больше никого у меня и нет вовсе. И пусть она замужем за вашим братом, всё равно она останется моим единственным пристанищем, хоть родной отец ей теперь нужен не так сильно, как раньше.

Глубокий уродливый шрам на левой щеке генерала, идущий от уголка рта, дёрнулся, как бывало всегда, когда генерал волновался.

Ван Со знал, что у него действительно не осталось родных, кроме дочери, пару лет назад выданной замуж за десятого принца Ван Ына. Единственная горячо любимая супруга генерала умерла вскоре после родов, заставших её в одном из военных походов, где она сопровождала мужа. Генерал говорил о своей Ён Мин очень мало, вообще почти никогда не говорил, но принц чувствовал, видел, как одиночество угнетает его наставника, как тот до сих пор любит свою жену, после кончины которой так и не оправился и не захотел вступать в брак повторно, хотя сам король Тхэджо уговаривал его и предлагал невест из знатных кланов Корё.

Принцу было известно, что Ён Мин, дав жизнь Сун Док и ослабев, тут же подхватила лихорадку, выкосившую в ту гнилую осень половину войска Пака, и через некоторое время тихо угасла на руках безутешного мужа, умоляя его заботиться о малышке. Но эти мольбы