— Самым сложным в посольской жизни, — рассказывал Борис Панкин, — было ладить с этими людьми. Они свято верили в то, что все остальные дипломаты, посольство в целом существуют только для того, чтобы их прикрывать. Я однажды не выдержал и спросил резидента: «Вы что, думаете, посольство существует, чтобы служить вашей крышей?» Он на меня посмотрел, как на идиота: а ты что, по-другому думаешь?

Но, может быть, когда Панкин стал министром иностранных дел и получил возможность знакомиться с разведывательной информацией, он оценил разведку по достоинству? Увидел, что ради такой информации ничего не жалко?

— Нет, — Панкин решительно качнул головой. — Отдельные интересные материалы они добывали. А часто просто переписывали свои донесения из посольской информации — я это видел, я же был послом в трех странах. Деградировало там все.

Обычно послы не ссорятся с резидентами разведки. Но у Бориса Панкина всегда был бойцовский характер.

— И я начал с этим засильем спецслужб воевать. Особенно когда выяснил, что все это чьи-то родственники, друзья, приятели, которых пристраивают в хорошей стране.

Когда он работал в посольстве, то удивлял резидентуру свободными встречами, интервью без подготовки, пешими прогулками по улицам. Разведчики сразу почувствовали в нем чуждый и опасный элемент. Посол Панкин отвечал им взаимностью. Он называл вербовочную деятельность «работорговлей».

«Людей, — писал Борис Панкин, — вербовали, насилуя их дух, волю, шантажировали, подлавливая на чем-то, коверкали их жизнь, жизнь их семей и близких… Ну чем их деятельность отличается от преступлений мафиози или банальных воровских шаек?»

Однажды, приехав в Москву, Панкин пришел к будущему председателю КГБ, а тогда начальнику разведки Владимиру Крючкову, и сказал, что посольство в Швеции перегружено сотрудниками разведки. После этого военная разведка и КГБ превратились в его врагов.

— Они ведь хотели командовать послом, следили, куда я ездил, с кем разговариваю. Заставляли моего водителя обо всем сообщать. Они потеряли голову, потом это сами признали.

Вот тогда Панкин обнаружил, что не посол, а офицеры КГБ реальные хозяева посольства:

— Посол ничего не может. Закончился срок командировки любого сотрудника посольства — уезжай. А пока срок не кончился, посол тебя домой не отправит. А офицер безопасности любого может досрочно вернуть домой. Вот их все и боялись.

И нельзя было возразить, и нельзя заступиться, потому что КГБ был властью анонимной. Никому не говорили: вас отзывают, потому что вами недовольны чекисты. Просто объявляли: центр считает целесообразным вернуть вас в Москву. И все.

В результате Панкина не избрали членом парткома посольства в Стокгольме. Это называлось утратой доверия коллектива, за этим обыкновенно следовал отзыв посла. Но Панкина миновала чаша сия. В Москве наступили новые времена, началась перестройка. Из Стокгольма его перевели в Прагу, чтобы на новой основе строить отношения с Восточной Европой. Здесь он опять вступил в конфликт с многочисленными «соседями». Они могли серьезно испортить ему жизнь. Но провал августовского путча 1991 года вознес его на недосягаемую для них высоту.

После возвращения из командировки, летом 1968 года, Шебаршин прошел годичные курсы усовершенствования и подготовки руководящего состава Первого главного управления КГБ — на факультете усовершенствования Краснознаменного института, что было необходимо для служебного роста. Программа повторяла учебный курс разведывательной школы, но с учетом, что в аудитории сидели профессионалы с немалым опытом. Оперативные офицеры уже состоялись как разведчики и чувствовали себя уверенно. Это была не столько учеба, сколько отдых.

Два года Шебаршин провел в центральном аппарате, и в 1971-м его отправили заместителем резидента в Индию — главный форпост советской разведки на Востоке. Шебаршин руководил линией политической разведки. В Дели была огромная резидентура, на которую не жалели денег, потому что в Индии можно делать то, что непозволительно в любой другой стране. Резидентом был Яков Прокофьевич Медяник, сыгравшую большую роль в судьбе двух будущих начальников разведки — Шебаршина и Трубникова.

Леонид Шебаршин проработал в Индии шесть лет. Но после возвращения домой желанного повышения не получил. В апреле 1977 года Шебаршин приступил к работе в Ясенево заместителем начальника отдела. Он вернулся на ту же должность, с которой уезжал. Это было не очень приятно. Хотелось движения вперед. И он с удовольствием принял предложение поехать резидентом в Иран. Назначение состоялось в мае 1978 года.

Шебаршин вспоминал, как перед отъездом в Тегеран его пригласил к себе секретарь парткома КГБ Гений Евгеньевич Агеев, бывший второй секретарь иркутского горкома партии, среди прочего поинтересовался:

— А в театр вы ходите?

Секретарь парткома комитета хотел убедиться в том, что новый резидент обладает широким культурным кругозором. На этот ритуальный вопрос обыкновенно отвечали утвердительно, даже те, кто поражал своих коллег необразованностью и полным отсутствием интереса к литературе и искусству. К Шебаршину, литературно одаренному человеку, это никак не относилось.

Леонид Владимирович честно ответил:

— Нет, не хожу!

Секретарь парткома понимающе кивнул:

— Времени не остается.

Шебаршин игры не принял:

— Время есть. Я не люблю театр.

Гений Агеев возмутился и отчитал Шебаршина за отсутствие интереса к культурной жизни. Более того, Агеев позвонил Крючкову и просил сделать внушение Тегеранскому резиденту. Начальник разведки попросил нового резидента быть осторожнее во взаимоотношениях с «большим парткомом» КГБ.

Председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов по-своему напутствовал Шебаршина:

— Смотри, брат, персы такой народ, что мигом могут посадить тебя в лужу. И охнуть не успеешь!

Для лучшего понимания обстановки в Иране Андропов рекомендовал резиденту перечитать «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Карл Маркс написал эту работу в 1852 году, подводя итог внутриполитической борьбы во Франции, закончившейся приходом к власти племянника Наполеона.

Резидент прислушался к совету председателя. Шебаршин пишет, что его «поразила применимость многих мыслей Маркса к иранской ситуации, изящество его формулировок». Блистательный слог Карла Макса, конечно, и по сей день производит впечатление на тонких ценителей его творчества. Но неужели в его трудах можно найти объяснение тому сложнейшему явлению, каким была исламская революция в Иране?

Шебаршин руководил резидентурой в Иране в самый сложный период исламской революции. Накануне революционных событий главной задачей Тегеранской резидентуры оставалась работа с американцами, которых через несколько месяцев как ветром сдует. И Шебаршин, и другие разведчики утверждают, что они заранее предсказывали падение шахского режима. Но почему в таком случае не были заранее усилены разведывательные возможности в Иране, который после прихода к власти духовенства во главе с аятоллой Рухоллой Хомейни стал важным фактором мировой политики?